Для радости нужны двое

Вацлав Михальский Для радости нужны двое

Светлой памяти

моего любимого деда

Адама Семеновича (Сигизмундовича) Михальского

посвящаю эту книгу

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Города сдают солдаты,

Генералы их берут.

А.Т.Твардовский

I

5 мая 1944 года силами 4-го Украинского фронта, а также при содействии торпедных катеров и авиации Черноморского флота, атаковавших неприятельские корабли и транспорты у мыса Херсонес, наши войска перешли в наступление сразу по нескольким направлениям: с востока, с юго-востока, с севера и с юга. К шести часам вечера 7-го мая мы овладели Сапун-горой, а после полудня 8 мая заняли Инкерман.

Перед рассветом 9 мая, в результате скоротечного рукопашного боя штурмовой батальон морской пехоты, в котором вот уже второй год служила военфельдшер Александра Домбровская, прорвался со стороны Мекензиевых гор и скатился к Северной бухте Севастополя.

В 1920 году мама вынесла малютку Сашеньку из горящего Севастополя именно через Мекензиевы горы, а теперь Александра вернулась сюда тем же путем. Как в младенчестве не могла запомнить дорогу из Севастополя, так и теперь в пылу ночного боя она также не разглядела путь в Севастополь.

Александра осмотрелась с неторопливым вниманием только у самого берега, сплошь уставленного штабелями каких-то странных ящиков, как будто повисших в предрассветном тумане.

— Полундра! Да ведь это гробы! — вдруг крикнул кто-то хриплым, прокуренным голосом.

— Гробы!

— Гробы!

— Гробы! — отозвались, как эхо, десятки других голосов.

Случилось так, что батальон вышел к Северной бухте прямо на столярные мастерские, делавшие гробы на случай возможных потерь во всей семидесятитысячной группировке немецких войск, оборонявшей город и его окрестности.

Трудно сказать, кто первый смекнул использовать гробы как плавсредство. Может быть, лично Батя (комбат), а может, все получилось само собой, но уже через две-три минуты бойцы стали разбирать штабели и стаскивать гробы к берегу.

Каждый из пехотинцев брал по два гроба — один для себя, а второй для плащпалатки, бушлата, оружия, вещмешка, боезапаса.

— Молодцы фрицы!

— Ай да молодцы! — хвалили ребята немецкую работу и немецкую заботу.

Гробы были двух видов — солдатские и офицерские. Правда, нашлось и десятка полтора совершенно особенных, массивных, можно сказать, знатных, наверное, предназначавшихся для старших военачальников. К чести немцев будь сказано, и те, и другие, и третьи были сделаны на совесть: глубокие, из сухого дерева, дощечка к дощечке, да еще и посаженные на столярный клей, прямо-таки не гробы, а ладьи Харона.[1]

Гробов было так много, что хватило с лихвой всему батальону. Военфельдшеру Александре Домбровской достались два роскошных, наверное, генеральских: ребята всегда старались выбрать для нее все самое лучшее.

Гробы спускали на воду, а там каждый устраивался по своему разумению: кто ложился в гроб, кто садился; кто лицом к дальнему берегу, а кто — к ближнему; под весла приспособили доски, которых было вокруг навалом.

— Ба-та-льон, поехали! — негромко, но отчетливо скомандовал неподалеку от Александры комбат (Батя, отец родной), голос его передался от одного к другому, в обе стороны, и сотни гробов пустились в плавание. Бате было двадцать пять. Как и Александра, он родился в 1919 году. И судьбы у них были схожие: у нее погиб (официально — пропал без вести) муж, у него погибла жена.

Гроб, в котором оказалась Александра, был рассчитан на крупного мужчину, и ей плылось просторно. Левой рукой она придерживала бок о бок со своим второй гроб с медицинскими причиндалами, а правой рукой гребла дощечкой. И дощечку ребята дали ей легонькую, удобную. Чтобы сделать гребок с левой стороны, ей приходилось перегибаться через грузовой гроб, а с правой стороны было вообще удобно. Так случилось, что Александру усадили спиной к дальнему берегу, ребята так расстарались снести ее на воду, что она и ног не замочила. Да, она двигалась спиной, перед ее глазами были уплывающие в туман остатки штабелей на ближнем берегу, а вдалеке — Мекензиевы горы со всполохами разгоравшегося там нового боя. С каждой минутой бой набирал силу — небо там стало розовое, как будто солнце всходило.

Воздух заметно посвежел, подул легкий ветерок, прямо по курсу, и предрассветный туман чуть-чуть поднялся над зеркалом воды. Батя сказал, что ширина Северной бухты метров шестьсот-восемьсот, значит, плыть минут тридцать. Немцы вряд ли их ждут, так что желательно двигаться тихо-тихо, как кошка. Батя плыл в таком же, как и военфельдшер Александра Домбровская, генеральском гробу, поклажи у него не было, а из оружия только наган.

Александра вообразила себе кошку, перебегающую Северную бухту по воде, как посуху, и хихикнула. На всю жизнь Сашенька, Александра, Александра Александровна, так и осталась в душе маленькой смешливой девочкой. Вопреки всем несчастьям и тяготам она всегда была готова откликнуться на то, что могло показаться хоть чуточку смешным.

Она попробовала воду за бортом: не холодная, но и теплой не назовешь, в такой долго не протянешь. Туман лег плотней, и Батя дал команду не терять ближних из виду.

Генеральские гробы Александры терпко пахли свежим лаком. "Удивительный народ, — подумала она о немцах, — даже на фронте они лакируют гробы! Орднунг есть орднунг, как говорил мой незабвенный Адась… Такой на войне порядок — убивать лучших…"

II

Белесый текучий туман приятно холодил разгоряченное лицо Александры, стелился над зеркалом глубоководной Северной бухты так низко, что иногда соседи совсем пропадали из виду и определить их можно было только по тому, как глухо стукались друг о друга гробы.

Едва проплыли в сплошном тумане первые тридцать-сорок метров, бойцы батальона приноровились, плавсредства перестали наезжать одно на другое, и пошла спокойная, яростная работа, нацеленная на главное: успеть до большого солнца, до того, как разойдется туман, к тому берегу. Не зря напутствовал Батя: "Мы должны подгадать так, чтобы немцы и не вспапашились!" Переговариваться между собой он категорически запретил, плыли молчком…

Александра примостила под спину вещмешок и полулегла на него. Так ей было удобней грести правой рукой и придерживать левой бок о бок со своим гробом второй — с грузом. Что-то твердое в вещмешке уперлось ей в поясницу. Александра поняла, что это кованый каблук сапога. В вещмешке у нее было все то же самое, что и в вещмешках у тысяч других фронтовичек, да еще хромовый сапог сорок третьего размера. Сапог в вещмешке Александры лежал один — левый… А на холщовом ушке изнутри голенища этого левого сапога было начертано химическим карандашом А.С.Д. — Адам Сигизмундович Домбровский…

Сашенька сама помечала холщовые хлястики новых сапог Адама, их подарил ему на свадьбу начальник госпиталя Грищук от себя лично и от имени хирургов, находившихся под началом Домбровского. Грищук сказал:

— Дарю тебе данные сапоги от себя лично и от имени твоих братцев-хирургов! И как бы далеко ты в этих сапогах ни ушел, всегда помни наш ППГ. В добрый путь!

Сапоги были на два номера больше ноги Адама, но это даже радовало: пока можно поносить их на теплый носок, а там и портянку сверху не грех намотать, зима, наверное, опять будет лютая…

К вечеру третьего дня официального Сашиного замужества госпиталь, в котором служили молодожены, был почти готов к передислокации, подбирали «хвосты». Начальник ППГ (полевого подвижного госпиталя) Константин Константинович Грищук так и скомандовал на общем построении:

— Подобрать хвосты! Осмотреться. Через двадцать минут всем быть готовыми к маршу. Ра-зой-дись!

Погода начала портиться еще с утра, всем стало понятно: прости-прощай, бабье лето! Небо заволокло рыхлыми тучами, было сыро и зябко. Далеко на востоке время от времени раздавалось тяжелое уханье, может быть, немцы бомбили прицельно, а может, просто сбрасывали груз, чтобы веселей удрать восвояси. К осени сорок второго года наша истребительная авиация уже многому научилась, да и ряды ее значительно пополнились, так что разбойничать безнаказанно немецким бомбардировщикам удавалось не всегда, хотя и удавалось.