— Тепло, — ответил он. Разговор не ладился, но другого я и не ожидал. Немного погодя Томбой снова подал голос. — Можешь говорить, здесь никто не услышит. Я в магазине.
— Хорошо. — Я вздохнул, от души сожалея, что дело дошло до этого. Мы были приятелями. Партнерами. Всего неделю назад. Но с тех пор многое изменилось. Весь мир стал другим. — Я все знаю, Томбой.
— Что ты имеешь в виду? — У него даже голос изменился.
— Ты знаешь, что я имею в виду. Мне все известно. Я знаю о девочке, которую Поуп и его дружки убили семь лет назад. Знаю, что тебя попросили избавиться от тела.
— О чем ты говоришь?
— Ее, кстати, звали Хейди. Хейди Робс. Ей было двенадцать лет. Ее отец, тот, в дом которого ты подбросил улики, умер. Его признали виновным в ее убийстве, хотя тело так и не нашли. Два года назад Робс покончил с собой в тюрьме. Сначала потерял жену, потом единственного ребенка, Удивительно еще, что парень продержался так долго.
Молчание на другом конце говорило само за себя. Сказать Томбою было нечего — мы оба знали, что это все правда.
— Назад их уже не вернешь, и вину за то, что сделал из жадности, не смоешь, но помочь восстановить справедливость ты еще можешь. И может быть, тогда и тебе станет легче. Один из тех педофилов, единственный, кто пока избежал наказания, пошел вверх и занимает теперь здесь, в Англии, должность лорда-главного судьи. Это он насиловал ту девочку, и я уверен, что его ДНК осталась на ней. Семь лет назад о таких вещах еще не думали. Так вот, я хочу, чтобы ты сказал, где спрятал тело.
Томбой откашлялся.
— Не знаю, что и сказать, — прохрипел он голосом человека, поставившего все свои сбережения на фаворита, свалившегося за сотню ярдов до финиша.
— Я все тебе объяснил. Мне нужно знать место. Про тебя никто ничего не узнает, обещаю.
— Мик… Деннис… Послушай, я… — Он снова прочистил горло. — Поуп шантажировал меня, понимаешь? Мне пришлось. Иначе бы я никогда… ты же меня знаешь… Поуп как-то разузнал, что я сдал полиции Билли Уэста, и грозился рассказать ему. Поверь, если бы не это…
— Где ты ее закопал?
И Томбой рассказал, что отвез тело в Дорсет, в лес, неподалеку от прибрежного городка Суонидж.
— Посреди леса есть озерцо. Она там, в деревянном ящике с цепями.
Я заставил его подробно описать, как туда добраться, и, пока он рассказывал, записал все в блокнот, плечом прижимая трубку к уху. К концу рассказа Томбой плакал.
— Мне так жаль, Деннис. Я бы ни за что не сделал ничего такого, но он заставил… У него много чего на меня было. Он мог бы меня заказать. Я согласился, потому что другого шанса сбежать оттуда у меня не было.
Мне бы и хотелось успокоить его, сказать, что я все понимаю, да только язык не поворачивался.
— Считай, тебе крупно повезло, что ты сейчас за шесть тысяч миль отсюда.
— Вот, значит, как?
— Да, так. Надейся, что я никогда не вернусь и не стану тебя искать.
Я дал отбой и еще несколько минут стоял там, в стороне от дороги, глядя на голые кривоватые деревца, похожие на тянущиеся в ночное небо руки с растопыренными, ломаными пальцами. Правильно ли я сделал, вернувшись сюда и разворошив прошлое? Было бы куда лучше и легче, если бы я так никогда и не услышал о смерти Малика, не застрелил бы Билли Уэста, не узнал бы о его роли во всей этой кровавой цепи событий. Я бы жил спокойно и безмятежно в раю, вместе со своим старым приятелем Томбоем, не догадываясь о том, что он сделал в далеком прошлом. Катал бы на лодке туристов, выпивал, и дни тянулись бы неспешной, однообразной чередой.
Но в жизни так не бывает, и мир устроен иначе. Жизнь сурова и несправедлива. И если неведение есть блаженство, то знание есть необходимость. По земле ходят страшные люди, и, может быть, они еще придут за мной или за вами. Не будешь бдительным, не пожелаешь пачкаться, не обезвредишь их, и однажды они придут, схватят тебя за горло, и тогда будет уже поздно.
Говорят, один человек не может быть судьей, присяжными и палачом. Некоторые даже говорили это мне. То же самое, подозреваю, мог бы изречь и сам Парнэм-Джоунс. Я во многом с этим согласен, но бывают случаи, когда к правосудию и справедливости ведет только короткий, прямой путь, и тебе ничего не остается, как пойти напрямик, потому что о другом варианте — отпустить человека, совершившего такое, что и представить тошно — даже думать невыносимо.
Я возвращался к машине, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый, поэтому я нажал кнопку приема и не стал ничего говорить.
— Звоню, чтобы узнать, как у вас дела, — сказал Николас Тиндалл. Удивительно, но после всего случившегося за последние сутки его голос был все равно что дуновение свежего ветерка.