Это потом мы узнали, что встретить нас вышла настоящая легенда полка — Буба, спецназовец совершенного дремучего призыва чуть ли первой половины девяностых, попавший на «дизель» и потом дослуживающий в полку. Но пока вся эта информация была бы неважна. Важнее ждало в самом батальоне.
— На взлётке стройтесь, гоблины, — сказал незнакомый длинный сержант, — не армянимся, встаём ровно.
Мы не армянились, вставали — где указывали и рассматривали всех, вышедших из кубриков. «Все», само собой, рассматривали нас.
— Растащенные тела.
— На расслабоне, что ли? Ничо, сейчас вам дедушки всё объяснят.
— Душьё — вешайтесь.
Приём нам оказали донельзя радушный, чего и говорить. Обстановка становилась томной, а чтобы её улучшить, откуда-то из глубины всей этой пучины неуставных взаимоотношений, вынырнула очередная интересная личность. Если не сказать — примечательная.
Личность имела рост под метр девяносто, гориллоборазно-выпуклую грудь, густо заросшую шерстью, горбатый кавказский нос, семейники в весёлый цветочек и кулаки размером с небольшую тыкву. И густой акцент:
— Ни бзди, пацаны, всё хорошо, будем кикбоксингом заниматься.
Глядя на его кулаки кикбоксингом заниматься особо не тянуло.
Это потом оказалось, что под кикбоксингом имелся в виду именно кикбоксинг, что весёлый ара есть самый настоящий чемпион по СКО ВВ в рукопашке какого-то там веса и что всё, требуемое ему от нашего призыва заключалось в приносе со столовой ужина, согласованного всеми командирами. Сам кикбоксер на ужин тупо не успевал, тренируясь и соревнуясь где-то за нашим полковым забором. И, такое случалось, временами он на полном серьезе выводил свою третью роту на зарядку за-ради азов рукопашки.
— Чола, забирай наших и занимайся, — сказал кто-то из пока ещё незнакомых старослужащих, — чё они у тебя стоят просто так?
Из-за их спин вынырнул ещё один явный армянин, для разнообразия — рыжеватый блондин с голубыми глазами и, весело оскалившись, покатился к нам.
— Чё встали, пацаны, как не родные, — он скалился и скалился, — я Чолокян, зовите Серегой, хотя я Саркис. Будете нормально служить и шарить — всё будет ништяк. Заходим, сука, не стесняемся.
А мы и не стеснялись, чего тут стесняться?
Наш кубрик оказался сразу направо и в самом конце. Грустно-зеленого цвета, с побелкой под потолком, почти пустой и густо пахнущей самыми настоящими шишками Марии, дочери Хуана. От такие вот дела.
— Вещи вон туда, — Чолокян показал на «туда», — и пошли за кроватями.
— А есть?
— А есть будешь когда скажут.
Каноль, Даллас, шары
— Художник, купи пачку «Далласа», а?
Даллас с ВРДи КС, наших комендачей. Этакая важная часть полка, стоявшая на всех КПП, отвечавшая за… Правильно, за регулировку движения нас всех, частенько стремившихся за забор и ворота с орлами и звездой. Самоходы самоходами, но выйти через КПП порой было куда надежнее. А камер, способных пресекать всё это безобразие, никто и не видел. Чего там камеры, редкость даже для нормально-гражданской жизни, у нас не имелось нормальных радиостанций.
«Транспорт» и «Радий» против «кенвудов» с прочей красотой у вероятного противника, такие дела.
Даллас, явно желая погоняло поинтереснее, ещё более явно всех задрал своей любимой маркой сигарет с самого КМБ. А просил он меня о покупке сразу после второй командировки, увидев мою довольную пачу, светящуюся от радости после встречи с мамой и сестрой, приехавших в Крас.
Но суть не в Далласе, не в сигаретах и даже не в самом КПП, выпускавшем наружу даже по ночам. Вернее — особенно по ночам. Особенно по духанке.
Два-семь, невысокий, с постоянно небритой полоской почти усов, с третьей роты, как-то подошёл к Гафуру, озадаченному очередным полковым Жаном, нашим дембелем родной второй роты.
— Чё, дух, залетел, отрабатывать нужно?
Гафур не то, что залетел, Гафур залупился, не желая идти на порядок, выравнивая сраные кантики по синим одеялам, туго натянутым поверх матрацев. Гафуру желалось быстрее свинтить в Дагестан, где ему грезились подвиги, боевое братство и прочая мура, подчерпнутая откуда-то с гражданки.
Гафур смотрел на носки сапог и думал о крайне простой вещи, крайне простой там, за забором — о пачке «Марльборо». Ну или на худой конец «ЛМ». Такова вышла цена косяка молодого в глазах почтенного старослужащего, дуреющего от безнаказанности, безделья и последних трех-четырех месяцев службы.