На рундуке забухали сапогами молодые ноги, и тут же весело ввалились в ответную два советника великого князя — воевода Акинф Фёдорович Шуба, двоюродный брат Серпуховского и троюродный князю, похож сильно на Владимира Серпуховского: высок, тонок, прям станом и взглядом, только и разницы что усы не топорщит, как тот, и голосом потоньше. Рядом с ним — сотоварищ его, не разлей вода, тоже воевода, тоже молод и задорен, — Иван Минин. Рыжая голова его засветилась в палате, раздался смех, хоть и сдержанный, то старики осудили его по новому заведению наряд — короткорукавую чугу из синего сукна поверх вышитой рубахи.
Дмитрий вышел из покоев и услышал в отворенную дверь смех Минина. Минин да Монастырёв — вот весельчаки, всегда радостно думалось князю, лёгкое у них сердце, тяжела рука супротив ворога. Эти по силе разве немного уступят самому Григорию Капустину... Дмитрий пропустил в ответную Серпуховского, а сам приостановился с Боброком, притворил дверь: что-то норовил сказать ему Боброк с глазу на глаз. И верно, угадал.
— Митрей Иванович! — Боброк задумчиво уставил крупные немигающие глазищи куда-то в подбородок князю — так глубоко он ушёл сейчас в себя. Анна, сестра твоя, в Новегороде пребывала две недели, ко святой Софии ездила...
Дмитрий слышал об этом и кивнул, но что-то Боброк знал ещё, да на то он и муж!
— Довели мне купцы проезжие, что-де Анна в Новгороде на игрища бесовские хаживала...
— Анна?
— Анна. Купцы сказывают, что-де сбираются тамо мужи и жёны вкупе и визжат и пляшут бесстыдно.
Дмитрий молчал, соображая, как могла Анна пойти на те игрища новгородские, о коих он слышал издавна, хоть митрополит и ворчал и посылал грамоты тамошнему епископу, дабы тот пресёк нарушение святой веры. Хотелось Дмитрию и самому взглянуть на то веселье, а вот Анна опередила... Она моложе Боброка вдвое, святочных увеселений мало ей, вот и...
— Побил, что ли, ты её, Дмитрей Михайлович?
— Побил, — закивал Боброк. — Нешибко. — Ну, а мне чего велишь?
— Повнушай ей словом княжим, — попросил Боброк и со страстью во взоре добавил поспешно: — Токмо не бей!
Дмитрий кивнул и прикусил губу, чтоб не выдать набежавшую улыбку. Боброк — человек проницательный, почитай, каждого насквозь видит, а тут улыбка...
Дмитрия позвали накоротке в покои к княгине — чего бабе надобно в такой час? — а Боброк прошёл в ответную и сел на лавку рядом с Серпуховским и Шубой — родня подобралась.
Осмотрелся Боброк — покатал по ответной строгий взор свой не каждый выдерживал, иные опускали глаза в пол. Это помогало Боброку рассматривать бояр. Рядом с Морозовым сидит родной брат княжего тиуна — Фёдор Свиблов, вылитый братец снаружи, только не рачителен в хозяйстве: деревни свои в запустении держит, землю зарастил кустьём, зато воин преславный. Вот и сейчас приехал верхом в боевом плаще-корзне, схваченном на правом плече простой железной застёжкой. Голова чуть дёргается порой, это саблей шею задело... Дальше сидел Назар Кусаков, маленький, щуплый, но резвый, как вьюн, и огневой в деле ратном. Сидит, на дверь посматривает и шапкой место рядом придерживает — известное дело: Монастырёва Митьку ждёт... На него недобро косится первостепенный боярин Фёдор Андреевич Кошка, ищет место поближе к Князеву стольцу, но Кусаков не отдаёт место сотоварища. Кошка привык сидеть поближе, как велел ему отец, Андрей Кобыла, ныне старый, больной. Кусаков отдал бы ему место или сдвинулся бы, но сердит на Кошку: слухи прошли, что-де тверской князь сватал его дочь-красавицу за своего сына, а Кусаков, неженатый, локоть кусает... Недвижной глыбой сидел тоже ближний боярин Юрий Кочевин-Олешинский, но это сидя он кажется глыбой, а вот когда вошёл — и походка у него такая блудливая, будто он только что покрал в поварской подклети кусок гуся... Нежданно приехал Дмитрий Всеволожский, внук татарского мурзы Четы. Ещё при Калите этот мурза выехал на Русь, крестился и основал род будущих первостепенных бояр московских. Дмитрий Всеволожский во втором колене носит прозвище — Зерно... Неожиданно оказался в ответной костромской воевода Александр Плещей, тучный, вроде Кочевина-Олешинского, но не в пример тому чист взглядом и помыслом. Он с большим опозданием привёз оковец податного серебра ко двору великого князя, но не смущён, видно причина была. Сидит, крестится. Младший брат митрополита Алексея... По левую руку от Боброка, занимая край скамьи, сидели два брата Пронские — Даниил и Владимир. Последний прибаливал больше года. Всю зиму не показывался на сиденьях боярских, а ныне выбрался со двора, сидит, прикрыв глаза. Младший, Даниил, громко переговаривается с Акинфом Шубой. Веем слышно, как сгремел Шуба: