— Сё дарую вам! Вот — оружие нетленно, да служит оно вам вместо шлемов!
Он велел удалиться Пересвету и Ослябе для молитвы и поста, наказав через гридня догонять великокняжеское войско. Дмитрия и воевод он окропил святой водой, ещё раз, уже прилюдно, благословляя на ратный подвиг.
Лишь за полдень поспешили они назад, к Москве, где сбиралось войско, размеры коего великий князь не мог ещё предугадать и потому пребывал в особо нетерпеливом ожидании. Не отпускало сомнение в Михаиле Тверском останется ли верен клятве своей, не стакнётся ли вновь с Литвою в сей грозный час? Смогут ли все иные князья подколенны собрать в страдную пору конца сенокоса и начала уборочной страды большие силы?..
Отвязали молча коней, оседлали и в последний раз отдали поклон тихой лесной обители. Когда спускались от ворот к Воре-реке, от воды вновь послышалось сильное весёлое ржание, и теперь все увидели белого, как снег, коня. Он стоял, вытянув шею к воротам монастыря, и передняя нога его была чуть приподнята, словно конь опасался опустить точёное жёлтое копыто, словно под ним была не трава, а раскалённые угли. Да и сам он — огонь...
— Княже, Серпень! — воскликнул Бренок.
Дмитрий повлажнел глазами и едва удержался, чтобы не позвать красавца, но конь смотрел не на них, а на того, кто показался в воротах монастыря.
Там стоял Пересвет.
На колокольне Иоанна Лествичника вновь, как и накануне, ударили в тяжкий. Звон его потёк над Москвою, ещё до раннего восхода разбудив улицы, слободы, отдалённые монастыри. Как ни был Дмитрий истомлён нелёгкими думами, бессчётными делами последних недель, поездкой в монастырь, но проспать этот звон он не мог. То была долгожданная отрада, миропомазание души, изверившейся в единении земли русской. А тут — на тебе! — что ни день, то беспечальная новость: всё новые полки прибывают!
Дмитрий торопливо надел длинную, до колен, вышитую княгиней рубаху, насунул набосо сапоги зелёной юфти и без корзна, весел и простоволос, вышел в переходную палату. Гридные спальники по первому удару колокола вылетели на рундук и перекликались с теми, что несли службу у ворот, кованных медью. Там не спали: сбегали к стене Кремля и всё вызнали.
— Княже! Тверь!
Юный гридник, племянник ростовского князя Андрея, веснушчат до страсти и круглолиц, Палладий.
— То добрые вести, Палладий. Идите до дому...
— Княже! Велишь ли нам на брань сбираться? Он ждал этих слов, недаром так напряжённо вся юная гридня заглядывала ему в лицо вот уж другую неделю, а теперь, когда вся Москва наполнена громом копыт, звоном доспехов, когда от утра до ночи люди не могут наглядеться на весёлых и ладно покрученных на брань воинов из полков ростовских, суздальских, переяславских, костромских, ярославских, муромских, дмитровских, можайских, звенигородских, углицких, серпуховских, когда у народа, казалось, спала тяжкая непроницаемая пелена с глаз и он увидал сам себя в силе, блеске, доблести единой, теперь усидеть ли по дворам этим юным воям?
— Велеть — не велю, а ежели дома, на дворах ваших, отцы, дядевья али деды благословят, то и я перечить не стану!
Песком из горсти, лёгкой воробьиной стаей, с радостным криком тонких отроческих голосов кинулись гридники к сотоварищам, гремя мечами по ступеням рундука.
А на соборную площадь, с трудом размещаясь среди иных полков, стройно вошло отменное воинство тверское, блестя доспехами, затеняя площадь густым лесом копий. "Вот оно! — сглатывая слёзы восторга, думал Дмитрий, радуясь, что он тут, на высоте рундука, один. — Свершилось предначертание судьбы великое единение земли горькодетинной..."
По лестнице подымался озабоченный Боброк. Он послал вослед первому сторожевому полку Родиона Ржевского, Андрея Волосатого и Василия Тупика, канувших в степи бесследно, ещё один полк, поставя во главе его спокойного Климента Поленина с Иваном Святославом и Григорием Судоком. Он думал, что горячность и молодость Ржевского погубили дело, они не повязали ни одного татарина, нужного, дабы вызнать последние вести о Мамае.
— Княже! Вернулись обе сторожи...
— Ну?
— Ржевской татарина полонил... Станешь ли выспрашивать оного?
— Выспрашивал ли ты?
— Всё то же... Идёт, мол, хан, близко уж. Мамай ждёт, пока сберутся к нему все, кого призвал он под свой бунчук.
— Много ли войск?
— Сие наперво спрошено, княже...
— Ну?!
— Бессчётно...
Боброк в изнеможении сел на верхнюю ступень лестницы, опустил голову и принялся гладить по привычке широченными ладонями по коленкам.