Он решил в Москве дождать ханова посла.
5
В оконце ещё сочился свет вечерней зари, и Лагуте хватало его, чтобы дочинить хомут: кузнец он отменный, бронник знатный, но и кузнецу в хозяйстве без лошади нельзя. Ребятишки крутились у избы — молока ждали: мать ушла корову доить. Даже меньшой пообмогся от плёточного удара, не лежится в закуте, тоже выполз.
Голова побаливает, ночью тронет рубец, заденет подгнившую корку — в слёзы, а сейчас вместе со всеми весел. "Хорошо ещё, не убил тысяцкой насмерть", — думалось Лагуте. Он высунулся в оконце, крикнул старшему:
— Акинька! Акиндин! Затвори кузницу! Жена пришла невесела.
— Что кручинна? — спросил строго.
Анна не ответила, выставила вместо трёх лишь одну кринку — корова сбавила удой. Другая ещё была в запуске, и семье не приходилось надеяться на молоко, а трава, не успев подняться, начала сохнуть на невиданной жаре. Если не будет дождя ещё недели две, всходы яровых посохнут на корню.
Ребятня ввалилась в избу следом за матерью, за подойником — все пятеро, — едва кринку не опрокинули. Анна плеснула молока в кружку малому, во вторую — дочери Олисаве, а остатки пустила по рукам. Старший первый схватил кринку и, торопясь, качнул молоко на щёку. Потекло оно по шее и груди — светлая, видимая я в полумраке драгоценная струя.
— Не лей! Не лей! — захныкали братья.
Отец подобрал с полу чересседельник и молча опоясал Акиндина по спине.
— Живо спать на кузницу!
— Помолитесь! — напомнила Анна.
Сегодня она была особенно пуглива и не перечила мужу. Ей и раньше он воли не давал, а тут так сошлось всё, что Лагута стал защитником и спасителем её родни. Два года назад отдал все сбережённые куны да ещё запродался на три года князю Серпуховскому, дабы выкупить из полону брата её родного, Ивана, повязанного в немецких землях, когда псковитяне ходили "по немец". Не успели с князем разобраться — на тебе! — второй брат, Елизар, из полону сам утёк, объявился нахлебник, да ещё с женой, да ещё с татаркой! Анна думала, что Лагута языка лишится иль хватит его падучая, а он только посерел лицом и ещё раньше стал подыматься с постели и вставать у горна. Анна радовалась, что всё пока так обошлось, и радость свою боялась показать, она прятала её за сердитыми криками на детей, ругала ругмя тысяцкого за младшего своего, а сама всё же радовалась и не могла утаить радость в голосе, по которому Лагута знал всё, что творилось в её душе. Он принял брата до осени, но поставил условие: татарку — вон или пусть окрестится немедля!
Елизар обегал все церкви на Москве — никто не желал задешево крестить татарку, всюду попы грозили ему епитимьёй за прелюбодейство с иноверкой. Тогда всё тот же Лагута и посоветовал Елизару поехать в Коломну к отчаянному попу-златолюбцу Михаилу. Славился Михаил Коломенский среди всех московских иереев статью своею, зычным голосом, умением читать по книгам...
— Спати пора, Лагутушко, — напомнила Анна.
Он только вздохнул в ответ, но хомута не оставил, а растворил настежь оконце, и свету стало чуть больше, чем проходило его сквозь сушёный бычий пузырь на раме.
Анна ушла в запечный закут, вынесла мужу пареной репы, капусты квашеной, кусок хлеба, поставила соль в резной солонке и снова ушла в закут, зашуршала постельником.
Вскоре пришёл туда сам Лагута. Помолился во тьме — похрустел руками, наломанными молотом, и повалился на соломенный постельник.
— Лагутушко, возьми Елизара в подручные молотобойцы, покуда он тут, тебе легче будет.
— Он сам с усам! — промолвил Лагута, поскрёбывая грудь.
Айна помолчала и сказала заветное:
— С будущей весны он своим домом заживёт... Это значило, что Елизар с татаркой и зиму будут у них. Лагута засопел сердито, и Анна отвела его гнев:
— Брат Иван отписал ведь нам на бересте, что-де долг возмещать станет отныне. Сказывали ввечеру богомольцы придорожные, что-де во Пскове пока дешёвая рожь.
— Надо бы послать Елизара по хлеб, — тотчас заметил Лагута. — Нынь от жары этакой да и по приметам стариков хлеб дороже коня будет, а где те куны взять на хлеб?
— Князю Серпуховскому поклониться разве?
— Поклониться! И в прежни-то годы, когда не я ему, а он мне полторы гривны[26] должен был, тогда и то не ведал, как к ему подступиться, а ныне, после разорения... Мелешь, баба, не дело! Сказала бы лучше, как гривенку с Некомата содрать.
— Возьми-ко у него! Рожа нагла, а глаза мутны, заплёваны, гахой отдаст тебе!
— На княжий суд выволоку! Живы, поди, древние законы!
— А что ему законы, коли судьи знакомы! Тиун княжий во кармане Некомата сидит! Сей купец и на Елизара лапу вскогтил, токмо не ведаю пока за что.