От большой гридной палаты до колодца — саженей сорок, понеси-ка такую тяжесть, да в жаркий день! Хорошо ещё Квашня тянет за другую ногу. А с крыльца гридни спускается гроза отроков, Григорий Капустин, тащит из духоты в тенёк сразу двух татарских ратников — по голове на руку, как котят. Здоров начальный дружинник: тащит и будто весу не чует, только шея надулась да сопи г по-бычьи, тыча в сторону колодца взглядом исподлобья. А тут ещё тиун княжий заорал с рундука, велит вести скороспешно, и Бренок тоже в голос:
— Волочить надобно, зубозевы!
А сам потом уливается, примеряется, как удобней взять — за голову или под спину. Помощники ноги разобрали, но Сарыхожа зашевелился, подобрал ноги под себя, на спину перекатился и пошёл ногами небо толочь — не даётся, шевелит остроносым татарским лапотьем.
— Эва, ногам-та месит! Тпрру-у! — Захарка уловил ногу — Эва как: коня куют, а жаба лапы подставлят! Так и подставлят лапы-те!
Тиун давно бы сорвался на озорников, обративших важное дело на смех, но он и сам радовался делу рук своих: напоил ордынское воинство, а особенно Сарыхожу, как повелел великий князь. Только собрались посмеяться над пьяными иноземцами по старому обычаю — беззлобно и для души, как всё переменилось. Час назад прискакал из Сарая Берке запылённый татарский отряд с неведомой грамотой для посла. Косяк татар в Кремль не пустили, указано было ехать на Арбат, отныне это место всем ханским слугам, что наезжают порой на Русь. Ближние бояре собрались на думу: показать посла в том виде, как он сейчас у колодца, или временно придержать, отходить? Показать поставить под удар в Орде: ему несдобровать от суровой ханской руки, но главное, что ему не будет веры, а княжескому верху стало казаться, что такого посла, коль он идёт на бражный мёд, можно хоть сколько-нибудь да порастрясти в ордынских тайнах... Нет, тут как ни кинь, а выходило, что надобно укрыть Сарыхожу, отрезвить, а потом пустить на Арбат, будто с тяжёлого боярского совета. А сверх того, неведомо никому, что в новой грамоте ханской, и тиун Свиблов получил новый указ: опростать посла, вдохнуть в него жизнь, а не губить, ибо в этом толку нет, Сколько их гибнет от беспощадной ханской руки, а всё равно много...
— Что стали? — взъярился Свиблов с рундука. — Волочите с солнышка вборзе! Отливайте!
Поволокли, Уложили в тень у колодца. Пошла бадья дубовая в осиновую гортань глубокого колодца, так лихо пошла, что новая верёвка задымилась облачком костры.
И пошла потеха.
— В харю качни! В харю, — неслось с рундука. — Знаем, дядька Никита! Знаем!
— На темечко лей! Да помалу пей, помалу!
— Знаем, знаем!
— Зело помыслы широки по себе имеешь, Захарка! Давно ль всё тебе знаемо стало?
— Давно, дядька Никита, когда твоя бабка внучкой была!
— Тьфу ты, частослов окаянной, прости мя боже за гнусно слово... Доберусь до тебя, Захарка! Погоню из гридников за дерзость, восплачешься! Не бывать тебе во кметях, не носить... Да в харю-ту плесните! В харю! Во! Вот так! Во!
Из новорубленой гридни, из оконец, из растворенных дверей, с крыльца, ещё не потемневшего от дождей, смотрела молодая дружина князя, гридня, завидуя двум своим счастливцам, коих возлюбил новый княжий мечник. Быть им скоро в боярской дружине... У гридников сегодня редкая служба: в оба глаза смотреть за двумя пьяными десятниками и за полестней простых, напившихся допьяна. Непривычно, правда, видеть, как развалилось на полу ордынское воинство, развалилось там, где великий князь созывает на большой совет бояр, детей боярских, воевод, сотников, дружины, пасынков, судебные власти подвойских, ябедников, но в первую го-лаву митрополита и московскую епископию... Однако нынче такая служба — не спи, но терпи! Хорошо ещё, не вся сотня ввалилась сюда, а. избранные. Хорошо, что и новый косяк оголодавших с дороги татар не допустили, а услали на Арбат.
Там, в избах, крытых землёй, в длинных конюшнях, крытых соломой, на широких дворах, где земля черна от конского перегнившего с годами навоза, где сладок человеку дух конского пота, ремённой упряжи, издавна останавливались татарские арбы, на которых до Ивана Калиты прибывали длинными обозами ордынские баскаки за данью на Русь. Там меняли они колеса, истёртые, изломанные многовёрстьем, готовясь в обратный путь, отягчённые данью... Арба — телега да ат — колесо сошлись в московском просторечии в единое слово: Арбат. Там и поныне кормится и поится Орда. Вот и в сей жаркий день повезли возами пиво, мясо, печиво... Едят и пьют татарские конники, стреляют прижмуренным глазом на злачёные купола церквей, на белокаменные степы Кремля, неожиданно ставшего неприступным. Теперь в Кремль войти можно лишь повеле московского князя или хитростью, но не силой. А совсем недавно стоял среди московского Кремля ордынский двор, неприкосновенный остров Золотой Орды. Но сгорел двор, и на его месте хитроумный и ловкий русский митрополит выговорил у хана за исцеление ханши Тайдулы построить Чудов монастырь. Митрополит Алексей свершил чудо: вернул несчастной женщине зрение... Ордынцы до сей поры жалеют, что утратили свой двор посреди Кремля, да ещё в центре самого сильного русского княжества.