— Бьёшь ли челом на Юрью Кожемяку?
— Бью.
— Пехал ли он тя на масляной неделе к собе али от себя?
— Пехал.
— Юрья Кожемяка, поди и стань поблизку! Во. Так. Говори суду: по какой вине пехал гончара Микиту?
— Безвинно.
— Почестну отрёк ты суду, почестну и дале молви: чем бил того Микиту жердью или пястью?
— Ежели бы я был псковитянин...
— Реки справно! Жердью али пястью?
— Пястью.
— Во. Так... — Тиун покосился на ябедников: пишут. — До малой крови али до великой?
— До малой...
— До великой! — поправил пострадавший. — Носом, мне ту кровь пустил и срединной перст на деснице выломал!
— Так ли, холоп Юрья? — Тиун выставил бороду вперёд, откинул голову и прищурился, будто бил из лука.
— А он мне око перстом тем копал!
Позади о чём-то негромко заговорили князья, и тиун понял: дело ясное, надобно кончать.
— Побитой Микита Черепок! Дабы неповадно было впредь копать тебе очи Кожемяковы — рубль с тебя во Князеву казну да рубль во митрополичью! Юрья Кожемяка! Дабы и тебе неповадно было пясть подымать на соседа свово — рубль с полтиной князю да рубль с полтиной митрополиту!
Князья в это время уже, казалось, обговорили дело и норовили отъехать, оставив суд на тиуна Вербова, но тут тиун прокричал:
— Купец Некомат прозвищем Сурожанин бьёт челом князю Володимеру Ондреичу, дабы вернуть собе на двор Елизара Серебряника, бежавша из полону, а ране, во граде Суроже, продавшего себя в холопы обельные... — Тут тиун Вербов простёр ладонь к толпе и сладко позвал: — Выйди, Некомате!
Из толпы выступил купец Некомат в богатом лёгком иноземном платье выплыл лебедем, этаким дьяволом белёным вырядился, князьям самим глаз не отвести. Русского на нём ничего не осталось, вот ведь какие они, сурожане: до самого моря ходят через степи ордынские, и никто их не тронет. Все задарены. Всё по ханову указу остерегаются саблю поднять на них или стрелой задеть. Зато и они не оставляют благодетелей: дары шлют то сотникам, то темникам, а раз в год и хану воедино складывают серебро да заморские диковины. Не внакладе, сердечные! В дальних землях и на своих торгах втридорога выгребают за всякие безделицы. Губку морскую — плёвый товар, а нахвалили по всей Руси, и теперь не только князья и бояре, а и чёрные люди на Москве без той губки в мыльню вроде как идти не смеют... Да что там губка! Ткани, оружие, золотые да серебряные поделки, всякую прянь благовонную для медов сладких да печива возами везут, а продают, напёрстком за великую цену. Ох, сурожские купцы-дальнеходцы! На злате едят, на серебре спят и златом же осыпаны. А Некомат этот — вся Москва ведает — из дальних земель девок навёз в сундуках с дырьём верченым, дабы не задохнулись, а девки-те оказались не куплены, как водится, а крадены, допрежь того зельем снотворным напоены. По слухам, бояре первостепенные и те в долгах у него ходят — вот он, купец-то!
— А вестимо ли Некомату, что беглый полоняник Елизар Серебряник пристал к кузнецкой сотне и вошёл в мои численны люди? — спросил Серпуховской.
Серпуховской привстал со стольца, наклонился в сторону великого князя и негромко проговорил:
— Это он, Серебряник, подобрал во степи стреляного человека, что из Сараю притёк...
Кивнул и с интересом стал рассматривать Елизара.
— Почто, Некомате, вырядил ты себя супротив князя? — виновато спросил тиун. Казалось, он боится купца: верно, немало кун заплатил ему сурожанин за помощь, а тут — князь...
— Сей холоп — мой! Он мне божился куны отслужить и в смердах моих остаться до конца живота! Он беглый, а со времён Мономаховых...
— Вольной я! — крепким голосом грянул Елизар. Он вышел на целых два шага вперёд Некомата, и всем открылась его высокая стать, сильные руки, торчащие из засученных рукавов, и жарко горела рыжая голова, стриженная под "горшок" — работа сестры.
— Ты мой холоп! — топнул ногой Некомат. — В иные годы он за день гнездо стрел ладил, сам мне похвалялся, когда пособить просил в Суроже! Мой отныне холоп!
— Вольной я!
— Молчи! — вмешался тиун. — Помолись и скажи суду: помог ли тебе купец Некомат из полону утечь?
— Не было того! В Суроже я куны брал у него — то истинно так, а бежал я един! Не было там никаких Некоматов, ночь была с грозою... Не было купца сего и тогда, когда меня, младого, на аркане вели в Орду. Куны я верну ему — пусть так и пропишут ябедники, а во холопы не пойду, не то что в смерды!
— Ты холоп! Иди ко господину своему! — взвизгнул Некомат.
— Пойду, когда камень по воде поплывёт!