— Эко, мудростью насыщен! — крякнули в толпе.
— В мудрецах не хаживал, а сапоги мудрецов нашивал!
Дмитрий улыбнулся на эти слова, и улыбку эту тотчас заметил Елизар. Он вышагнул ближе к помосту и низко поклонился великому князю:
— Великий княже, вели слово молвить!
Тиун Вербов кинулся было оттеснить Елизара, но Дмитрий обронил сверху:
— Пусть скажет холоп!
— Великий княже! Не дай сгинути холопу твоему! И ты, князь Володимер! На твоей трети поселился я ныне у сестры, оборони и ты меня! Того ли ради тёк я из полону, чтобы Некомат за горсть серебра внове топтал меня? Из полону притёк да убережён — заново рождён! А ему любо кабалить меня, видал сей лукавый Некомат, как я серьги лью да усерязи лажу, вот и желает, дабы я тешил его, богатства преумножая. А за что? За липку горсть сребреца? Так его, серебро-то, во степи растряс — поди-ко собери! Не я ли молил его: вывези неприметно меня на Русь! Не-ет... Страшился пехоты генуезской, с ней шутки плохи! А как я утёк — он тут как тут! А я живота своего мог двукраты лишиться. Копьём-сулицею от ворога отбился, а в порубежном поле своима рукама татарина придушил, вот те крест, княже!
— Хоробрым пролыгается! Видывал я этаких воев! — воскликнул Некомат.
— Видывал, да токмо не таких! Попался бы ты мне...
— Премерзкий холоп! Я тя сгною!
— Вольной я, и затвори уста свои поганы!
— Не лайся! — встрял тиун. — Тут суд княжий, а не торговой ряд!
Елизар проворчал что-то непонятное.
— Княже! Он лается черно! — донёс Некомат и руками за уши, будто не слыхивал.
— Это по-каковски он тебя? — спросил Дмитрий с интересом.
— По-персидски!
— Так ли, Серебряник?
— Истинно, княже, по-персидски, токмо... на русский лад!
— А что!
Елизар помялся, но тряхнул головой — рыжим костром и смело выпалил:
— Сказал: во честном бою я таких Некоматов на дюжину сорок кладу! Княже! Оборони сироту своего!
— А не истаяла ли вера твоя на чужбине?
— Не истаяла, княже.
— А не ел ли ты мясо по средам и пятницам, по малым и великим постам?
— Он тамо кобылье молоко пил! — как удар кнута, резанул по спине Елизара выкрик Жмыха. И чего надобно поганцу?
На судах такие крикуны — дороже золота для тиунов, подвойских да ябедников. Они всегда готовы распутать узлы в пользу тиуна. Хоть и лгут они, хоть люди страдают от облыжных слов, зато суд идёт скоро...
— Так ли?
— Не скрою, великой княже, пил тамо кобылье молоко — поганился, токмо с той поры отмолил тот грех.
— Ну, коли отмолил...
— А у него баба татарка! — острее сабли срезал Жмых.
Елизар барсом кинулся на Жмыха и стал давить поганую глотку.
— Стража! — взревел тиун.
Елизар уже придавил Жмыха к земле и держал так крепко, что стражники не могли оторвать его от кляузника. В два копья подкололи они Елизара в спину, сдёрнули обессилевшего и поставили перед князем.
— Верно ли доводит Жмых? — спросил Дмитрий. Елизар не ответил, лишь покаянно опустил голову. Позади примолкшей толпы ещё хрипел Жмых, к нему никто не подходил. Такие жмыхи и прежде водились, особенно у татар. В прежние, докалитинские времена баскакам, сбиравшим на Руси дань, переписывавшим численных людей, трудно было без доносчиков: там, глядишь, люди попрятались, там добро прихоронили... Не-ет, без доносчиков извелись бы баскаки, вот почему, как драгоценные цветы, из десятилетия в десятилетие выращивали они это гадкое племя, ценили, обороняли его. Доносчик для баскака — начало и венец делу... Иван Калита устранил баскаков от тягот сбора дани, сам вызвался сбирать и отсылать её. В этом была немалая мудрость русского князя: он отсёк повальные толпы баскаков от земли своей, люди немного вздохнули. Изводя жизнь свою на ханскую дань и княжью подать, душу свою держали в чистоте и крепили ту чистоту, но... жмыхи остались.
— Что велиши, княже? — спросил тиун. Дмитрий молчал.
— Татарка-та красна вельми! — крикнули из толпы.
— Вестимо, красна! Вот Некомат-от и возжелал на постель её поять!
— Любо!
— На постель? Некрещёну?
— Затвори пасти! — рявкнул тиун, оберегая Некомата.
— Дадено, дадено серебра...
— Некрещёну на постель? — ещё дивились в толпе. Тут вступил и Серпуховской:
— Верно ли, холоп, что живёшь ты с некрещёной?
— Она крещена! — ответил Елизар.
— Иде? Иде крещена? — прохрипел Жмых из-за людей, и ему тотчас вторили подвойские — их кормовое дело:
— Иде, скажи-ка нам! Уж не в Орде ли?
— Не у отца ли Фёдора? — прищурился тиун, стараясь опорочить беглого полоняника хоть связью с Тверью.
— Нет. Во Твери давно не бывал.