— Добра рогатина, — промолвил Дмитрий.
— Велишь срубить, княже? Осенью с этой рогатиною на медведя пойдём. Добры медведи у села Радонежа! Раз поехали мы с батюшкой к отцу Сергию в монастырь, стали у речки Вори, а они, медведи-то, возьми и выйди на бережок, возьми и кинься в воду! Един фыркает, другой ворчит, а иной, младенец, скулит. А как на берег-то полезли — нам с батюшкой коней не сдержать.
— И сам, поди, устрашился?
— Так кабы рогатина была... — потупился Бренок. — Так велишь срубить, княже?
— Пусть растёт божье древо...
Из кустов порскнул серый заяц, тощий, ещё не выгулявшийся. Только тут охотники вспомнили, что луки их ещё не натянуты. Дмитрий накинул тетиву на свой и протянул руку к мечнику. Тот вынул из колчана пук стрел и сунул их копейцами в короткий сапог — так удобнее, а колчан подал князю. Они разъехались, чтобы встретиться, как солнце взойдёт, на той же опушке, у тополя-рогатины. Бренок, почуяв свободу, ускакал через кустарник в чащу, Дмитрий взял чуть левее. Ехал осторожно, прислушивался. На большую живность в малой дубраве рассчитывать не приходилось, но боровая птица взлетала порой из-под копыт. Дубрава неожиданно кончилась, открылось небольшое покатое поле, убегающее вниз, где светлой полосой блестел на рассвете Дон. Где-то левее, вёрстах в трёх или пяти, Непрядва впадала в него. Тихо было на опушке, не хотелось и ехать дальше. Вскоре показался Бренок, скакал по полю в сторону реки Смолки, верно выследил зайца. "И зачем коня томит?" покачал головой Дмитрий, подумав о дальней дороге в Орду.
На опушку выскакал лосёнок. Повертелся на гонких, будто негнущихся ножонках — сразу видно, нынешний, весенний, — поднял горбатенькую мордочку, понюхал воздух. Дмитрий не двигался. Лосёнок шевельнул ушами и пошёл к лошади.
— Поди, отроча звериное! — тихо произнёс Дмитрий.
С нижней губы лосёнка тянулась до колен светлая слюна — нацелился, должно быть, на матку, но вот что-то его остановило. Он упёрся прямыми ножками в землю, задрожал, увидя человека, и вдруг отпрыгнул в сторону, пошёл подкидывать задними копытцами, только мелькали белые промежни задних ног, пока не скрыл его опушковый кустарник и дубрава. "Вот и добро, что нет тут Бренка, сгубил бы зверёныша — взял бы грех на душу", — подумал Дмитрий.
Убивать и резать молодняк испокон считалось на Руси грехом.
Он тронул коня и направил его по опушке, объезжая дубраву справа, откуда-то доносились мычанье коров и пощёлкиванье кнута. Вскоре показалось разбредшееся стадо, жавшееся к дубраве, где выжила трава, и пастух. Старик стоял и смотрел в ту сторону, где от Смолки скакал Бренок, а князя он увидел поздно, когда тог подъехал вплотную. Старик вздрогнул, вглядываясь во всадника, потом медленно стащил шапку, но не поклонился. Он был бос. Из-под длинной холщовой рубахи торчали подвязанные пенькой штанины. Лицо, пропечённое солнцем, высвечивало тёмно-багровым пятном из седых волос и такой же белой бороды.
— Чьё стадо, старче?
— Мирское, боярин, — послышался голос. Старик ткнул шапкой в сторону и тут же снова умял её под грудь.
Лихим татарином налетел Бренок, размахивая подбитой уткой. Старик набычил голову, строго, враждебно глянул на него, и нескоро растаял лёд этого взгляда — вот она, порубежная привычка встречать незваных гостей...
Надо было спешить в стан. Над высоким краем поля, чуть левее того холма, что венчал это просторное поле, показалось солнце, а далеко, справа, где-то у самой Непрядвы, подымался дым утренних костров их небольшого стана. Там ждут и, должно быть, волнуются.
— А что это за поле, старче? — спросил Дмитрий на прощанье, чтобы не отъезжать без слова.
Старик молчал, разглядывая Дмитрия и Бренка из-под ладони, потом, будто спохватившись, покачал головой и проговорил недоконченную мысль:
— ...энто поле, а холм-от — холм-от Красным именуют.
— Да я тебя вопрошаю про поле! Поле-то чьё?
— А ничьё. Куликово оно, поле-то, Куликово и есть. Наше, стало быть... А холм-от — холм-от Красный. Егда пасёшь да глядишь, видишь, куда кака корова пошла. А вам, бояря, куда путь лежит?
— Пред тобою, старче, великий князь Московский! — остановил старика Бренок.
Старик принагнулся, глядя с опаской, и будто уполовинился в страхе.
— Мы, старче, до хана путь правим, — сказал Дмитрий. — А скажи-ка мне: татарва ныне не станет шалить?
— Татарва-та? Не-ет... Нынь ей не до походу: обезножат кони на бестравье. А вот в иные годы — ждать надобно, понеже давно не бывали.