— Отпустила!
Вафсоний, поневоле слышавший всю беседу и возню, рассмеялся:
— Похоже, погнала…
— А, — махнул в темноте рукой мальчик, — ей все равно, даже рада будет, что обузы нет!
Дальше они топали уже вчетвером. Никитка оказался худеньким, живым и действительно вихрастым мальчишкой. Его босые ноги, едва не просвечивающие из-за худобы, бойко месили дорожную грязь, а язык не смолкая либо рассказывал, либо спрашивал. Монахи многое узнали о деревенском житье-бытье во время мора. Немало рассказали и сами, живой ум ребенка впитывал знания и впечатления от дороги, как сухая ткань воду.
В первый же день, покосившись на голые ноги мальчика, монахи переглянулись меж собой, в ближайшей деревне раздобыли ему лапоточки и кое-какую одежонку, потому как и на теле было негусто. За лапти хозяин категорически отказывался брать деньги, все отдал за простое благословение своего сынишки примерно такого же роста и возраста.
Дальше Никитка уже пылил по дороге, довольный собой донельзя. Он ревниво косился, когда к Сергию подходили к руке, следил за небогатым скарбом монахов и старался опередить все их желания, хотя и было их немного.
В Нижний пришли незаметно, стража не обратила никакого внимания на трех монахов с мальчишкой. Всякие калики перехожие попадались, мора нет, потому коситься на каждого не стоит. На епископском дворе встретили с почетом. Никитка крутил головой, он никогда не видел сразу столько монахов и тем паче столько богатств! Иконы в богатых окладах, всюду золото, красота неземная!.. И кормили всласть! Сам Сергий почти не ел, не привык, а вот мальчишку попросил откормить, смеялся:
— Не то обратный путь не выдержит! — Обернулся к Никитке: — Или ты здесь останешься? У меня таких разносолов не будет!
Тот старательно замотал головой:
— Не, я с тобой!
Игумен хотел сказать, что еще неизвестно, как дело повернет, как бы всем здесь не остаться, но не стал пугать загодя. Князь Борис Константинович, даже узнав, что вот-вот придет игумен Сергий из Радонежа, интереса не проявил. Зато о приходе знаменитого монаха вмиг стало известно нижегородцам, к монастырю потянулись православные, хоть одним глазочком глянуть, если к руке приложиться не удастся!
Сергий хмурился, кажется, чем больше он старался быть незаметным, тем больше его знали! Но надо делать то, зачем пришел. Назавтра решил идти к князю с поклоном и разговором. Вафсоний засомневался:
— Отче, как бы не вышло как с митрополитом Алексием в Киеве. Может, мы сами сходим?
Глаза Сергия стали жесткими:
— Не посмеет! Там Ольгерд, он поганой веры, пням да идолам молится, а князь Борис православный, небось схиму уважает?
Игумен хотел сказать, что не уверен, но промолчал.
Зря Сергий надеялся, что Борис Константинович станет с ним беседы вести. Правда, на крыльцо князь все же вышел, но в отличие от своих горожан к руке не пошел и даже шага вниз по ступенькам не сделал! Прямо оттуда с крыльца громко сказал игумену, что московские советчики ему не нужны, даже если они в монашеской рясе.
Слышавшие это холопы и ближние люди ахнули! В сердцах еще теплилась надежда, что князь не понял, кто перед ним, но сам Борис эту надежду и погасил:
— Это митрополит расстарался тебя ко мне отправить? Зря пыль дорожную месил, отец Сергий! Все, чего князь московский и митрополит хотят, я и без послов знаю.
Сергий словно не слышал обидных слов, вполголоса, но почему-то было слышно на весь большой княжий двор, ответил:
— Да, я митрополитом Алексием прислан. Остановись, князь, не по отчине и не по дедине поступаешь! Не время Русскую землю меж собой на части рвать!
Борис не выдержал, дернул плечом, фыркнул:
— А Москва ее не рвет? Готова всю Русь купить, да только не все продают! Довольно слов!
Он уже почти повернулся уйти, хотя и было это невежливо, и все же услышал ответ Сергия:
— Другое время наступило, князь, пора пришла собирать землю! Пусть и под Москвой, но собирать!
Борис задохнулся, не зная что ответить, а монахи уже были почти в воротах. Их согбенные фигуры в простых темных одеяниях, казалось, олицетворяли собой укор всей Руси мятежному князю Борису. Было от чего остолбенеть.
Но, пометавшись по палатам, Борис Константинович решил не отступать! Его и большим войском не сломить, не то увещеванием какого-то монаха! Чтобы показать, что он ничего не боится, отправился осматривать укрепления, которые спешно подновляли, готовясь к подходу объединенных суздальско-московских сил.
Город замер. Нижегородцы ворчали на князя, но пока выступать против него не собирались. А Сергий вел себя совершенно спокойно. Бояре поглядывали на него с удивлением: он что, надеется, что к завтрему у князя проснется совесть? Ничуть не бывало, вон он, по крепостной стене ходит, к рати готовится.
Ворчали уже и ратники, слава Сергия была велика и в такой дали от его обители. После обеда Борис Константинович осторожно поинтересовался у ближнего боярина Федора Никитича, не ушли ли монахи. Тот помотал головой:
— Не, по городу ходит…
— Людей мутит?! — разозлился князь.
— Не мутит, он по храмам только, и ведет себя чинно. Остальные тоже.
Борис усмехнулся: на что надеялся митрополит, отправляя сюда этакого посла? Решил усовестить его одним видом монашеской схимы? Странно, он считал митрополита Алексия умнее.
Вечер, ночь, а за ними и утро были тихими. Далеко вперед высланы по дорогам разведки, когда появятся полки соперников, донесут. Пока все спокойно, ни московских, ни суздальских ратей не видно, можно заниматься своими делами.
Почему же было так тревожно на душе у князя Бориса Константиновича? И спал плохо, и теперь вот за окном занимается радостное, светлое утро, а у него щемит на сердце? Ничего, скоро к утренней службе позвонят, колокольный звон всегда возрождал в нем надежды, казалось, обновляется сама душа.
Наконец глухо, с оттяжкой ударил первый колокол. Его звук поплыл над Волгой и где-то далеко замер. Борис ждал, что вот-вот присоединятся остальные. Так бывало всегда, он просыпался очень рано и слушал перекличку колоколов по утрам. Начинал всегда один тяжелый, точно стонущий удар, но не успевал он затихнуть, как россыпью отвечали на все лады остальные, и тогда звук умножался, становился звонче, играючи тек над городом и рекой, расплескивался по округе, будя все и всех.
Но в этот раз за первым звуком не послышалось следующих, точно ударив, колокол сразу захлебнулся своим собственным звуком! Мгновения, которые князь ожидал следующего колокола, казались бесконечными. Ждал и не дождался. В сердце властно вползал холодок нехорошего предчувствия.
Но додумать о колокольном звоне князь не успел, в опочивальню заглянуло тревожное лицо его ближнего холопа. Увидев, что хозяин не спит, он быстро зашептал:
— Княже, чегой-то не звонят по церквам-то?!
— Где не звонят? — насторожился Борис Константинович. Вот оно! Что-то все же случилось такое, от чего беспокоится сердце.
— А нигде. Все храмы, сказывают, закрыты, ни один утреннюю службу не вел!
— Чего?! — вскочил князь.
Наспех втискивал ноги в сафьяновые сапоги, совал руки в рукава кафтана, дергал застежку, чтоб скорее пристроилась. Негоже князю на людях появляться как простому смерду, это слышно, молодой московский увалень навроде простого дружинника ходит, Борис не таков!
Коня успели оседлать и подвести, правда, храпящего, непокорного. Князь сильнее дернул уздечку: тебя еще не хватало! Следом за ним выскочил и воевода с кем-то из бояр, даже не посмотрел с кем.
На паперти первого же храма народ, слышен женский плач и причитания. И вроде свадебная процессия в стороне! А невеста в слезах.
— Что случилось?! — голос Бориса Константиновича загромыхал на всю улицу. К нему живо обернулись все стоявшие на ступеньках храма, лица были недобрые.
Один из мужиков развел руками:
— Все церкви закрыты, княже.