Он так увлекся собственными мыслями, что даже пропустил важный вопрос кого-то из бояр. Когда переспросили, чуть дернул головой:
— Что?
— Да он и не слушает! — возмутился Дмитрий. Его ноздри возбужденно раздувались, лицо как всегда, когда он бывал чем-то сильно задет, покраснело. Глаза метали молнии, способные сжечь на месте непокорного. Но тверской князь был не из тех, кто страшно боится гнева московского князя.
Михаил Александрович стоял прямой, непокорный, надменный. Это решило все, Дмитрий дернулся, резко бросил:
— А вот посиди, князь Михаил, подумай над своими словами!
И снова Михаил Александрович не почуял беды, усмехнулся и направился к выходу, даже не посмотрев на соперника. Но дальше произошло то, чего он уже никак не ждал. Боярин, что стоял на крыльце, показал на крытый возок:
— Садись, князь, сопроводить велено.
Неужто так испугались, что готовы вот так выпроводить до своего удела, даже не попрощавшись? Ай да храбрец московский князь, не стал дослушивать соперника, поспешил отправить восвояси! Разве ж это суд?
И только когда возок, несколько раз повернув, обогнув горы строительного мусора, сложенные бревна, камни, чьи-то дворы, вдруг въехал в открытые ворота и остановился возле незнакомого крыльца, Михаил Александрович очнулся от своих мыслей. Оглянувшись, он увидел, что ворота спешно закрыли и даже заложили огромным бревном. Рядом настороже встали двое дюжих молодцев.
— Куда это вы меня привезли? — вопрос был к подскочившему и согнувшемуся в подобострастном поклоне человеку.
Тот, не до конца выпрямившись, развел руками:
— Велено здесь содержать… Проходи в покои, князь Михаил Александрович…
У тверского князя глаза полезли на лоб, он силился собрать разбегающиеся в разные стороны мысли и не мог. Его привезли на этот двор явно одного. Что это значит?
— Где мои люди? Где это я?
— Где твои люди, про то мне не сказано, а ты на дворе боярина Гаврилы Кошки.
— Ты, что ли, боярин-то? — насмешливо оглядев все так же почтительно кланявшегося человека.
— Нет, что ты! — почти испуганно замахал руками тот. — Я дьяк его Петр Кривой. А самого боярина нетути, уехал. Тебя сказано тут держать, никуда не выпуская, а все, что скажешь, выполнять и доставлять немедля.
И снова дивился Михаил Александрович. Его увезли вдруг, когда слишком насмешливо стал разговаривать с великим князем, этим мальчишкой на престоле. Но на дворе боярина все готово и люди предупреждены, стало быть, заранее знали, что сюда привезут? Этот Митька глупей, чем он думал. Ладно, нынче переночует, где есть, а завтра потребует себе митрополита и напомнит о грамоте с обещанием свободы.
— Ну, веди меня в свои хоромы.
Дьяк, все так же согнувшись, показал рукой:
— Добро пожаловать, князь.
И только тут до Михаила Александровича дошло, почему столь подобострастен этот человек, он не зря прозван Кривым! Один бок бедолаги явно тянуло книзу.
Хоромы были приготовлены недурные, и ужин подали тоже хороший. Янтарная севрюжина оплывала жирком, стерляжья уха аппетитно дымилась в чашке, красовались пироги с белорыбицей и брусникой, стоял жбанчик со ставленым медом… Но есть пришлось одному.
Князь вдруг показал дьяку на стол:
— Откель все это, если хозяев дома нет? Или им пришлось спешно ноги уносить, меня увидев?
Тот усмехнулся:
— Зря не веришь, Михаил Александрович, для тебя все готовлено. Стряпуха у нас хороша, а без дела застоялась, вот и расстаралась, узнав, что будет кому пробовать. Ты ешь, все вкусно и с душой.
«И с ядом?» — хотел было спросить князь, но сдержался. Не думалось, что могут и под замок посадить, не только жизни лишить. Решил отдохнуть, утро вечера мудренее, завтра он себя еще покажет!
Но увидеться с митрополитом на следующий день Михаилу Александровичу не пришлось, тот спешно уехал в Радонеж. С Дмитрием он и сам не желал разговаривать. Оставалось сидеть, досадуя на свою доверчивость и злясь на потерю времени.
Зато скоро приехал сам боярин Гариал, которого для краткости звали просто Гавшей. Был он дороден, бел лицом и весьма громкоголосен. Михаилу Александровичу объяснил просто и доходчиво:
— Ты, Михаил Лександрыч, не серчай, но сидеть тебе тута, видать, долго, пока не одумаешься.
Тот взвился:
— Да как же сие возможно?! Великого князя Тверского в оковах держать?!
В ответ Гавша навис на князем всей своей тушей, на что уж Михаил Александрович не мал, но тут словно щенок перед большим псом:
— Где твои оковы?! Ты, князь, хотя и в клетке, а все ж в золотой! Накормлен, напоен и спать на перины уложен. А митрополит наш как в Киеве сидел? В темной да на воде и хлебе? Ты за него пред своим сродичем Ольгердом заступился?! Хоть слово в защиту сказал?!
— Ах, вот почему митрополит согласился на мое заточение…
Гавша мотнул головой:
— С чего согласился — не ведаю, про него самого это мои мысли, а за твои слова про оковы на тебя обиду держу. Я хотя и невольно, но в доме тебя хорошо принял.
— Где мои бояре?
— Также по домам сидят. Не бойся, не в темнице и не в оковах.
Больше разговаривать с князем боярин не стал, видно, обиделся, и остальным не велел. Молча подавали и уходили. И как из этого выбираться? Оставалось ждать, когда самим митрополиту с московским князем надоест томить тверичей под замком.
Дмитрий пришел в горницу к жене поздно и сильно чем-то расстроенный. Евдокия уже была едва не на сносях, потому мужа не ждала, почти не ходил к ней. Но ей и самой хотелось расспросить, слышала, что дядю Михаила Александровича не просто в Москву призвали, а под замок ныне посадили. К чему это? Неужто Митя считает, что он враг?
Князь уже переоделся, был в простой рубахе и домашних портах, на ногах мягкие чувяки. Сразу ложиться не стал, сел на край постели и молча уставился в пол. Евдокия осторожно погладила его по спине:
— Ложись, донюшка… Поздно уже.
— Ты спи, спи, если хочешь, — словно очнулся от забытья Дмитрий.
— Митя, — осторожно начала жена, — у тебя ссора с Михаилом Лександрычем вышла? К чему ты его под замок-то посадил?
— И тебе уже донесли?! — вспылил Дмитрий.
Княгиня пожалела, что ввязалась в разговор, если такой злой пришел, то лучше молчать, к утру остыл бы, сам рассказал. А теперь вот начнет ругаться… Ох и трудно иногда с князем. Но сделанного не воротишь, так же осторожно пояснила:
— Никто не сказывал, просто я переходом шла и услышала разговор…
— Нечего глупости слушать!
И вдруг Дмитрий перевернулся и прижался лицом к ее немалому животу. Рука жены поневоле легла на его волосы:
— Успокойся, донюшка… успокойся. Утром подумаешь, что не так…
Дождавшись, пока чуть затихнет муж, спрятавший лицо теперь в ее волосах, она еще раз повторила:
— Утро вечера мудренее…
А в ответ вдруг услышала злое, горькое:
— Как же я его иногда ненавижу!..
И без слов поняла, о ком муж, но все же спросила и обомлела от ответа. Ожидала, что скажет, мол, князя Тверского! А Дмитрий сквозь стиснутые зубы произнес страшное:
— Митрополита!
— Кого?! Он же тебе заместо отца. Душу в тебя вкладывает!
— Душу, говоришь? Столько лет по его подсказке живу, слова своего не имею! А ныне как мальчишку в дураках оставил!
Потрясенная Евдокия молчала, она всегда считала, что Митя почитает Алексия, как отца родного, во всем его слушается с восторгом, а выходит…
Князь продолжал, и столько горечи было в его голосе, что не поверить нельзя.
— К чему и звать-то Михаила Александровича было? Велика важность — с племянником свара! Все вокруг меж собой ссорятся, никого под замок не сажают. Знал ведь, понимал, что я не выдержу княжьей заносчивости! От своего и моего имени обещанье дал, что не тронут тут тверского князя. А сам что? С утра подговаривал под стражу посадить. А потом вопросами вынудили Михаила Александровича мне резкие слова сказать, я и вспылил. Крикнул, что посидит под замком!