Великая княгиня Евдокия была сейчас на сносях и, чувствуя, как полнится и прибывает еще одна жизнь внутри ее, она со страхом видела, что одновременно с этим неумолимо иссякает жизнь ее мужа и господина.
А вскоре тяжело заболел их сын Юрий. Боялись: не моровое ли поветрие перенеслось в Москву из Пскова, в котором, слышно, оно косило сейчас людей нещадно?.. Но обошлось с Юрием, пошел он на поправку.
Весна преполовинилась. Остро запахли на солнце тополиные почки, а ближайшие к городу березовые рощи обдало зеленым туманом. В огородах жгли старую травную ветошь, ворошили заступами отогревшуюся, подсохшую землю; голова кружилась от ее свежего духа, от мельтешни скворцов. Иногда порывами ветра из-за Москвы-реки доносило подоблачную звень жаворонков. Невозмутима поступь жизни, величавое спокойствие заключено во всех этих самоупоенных трелях, звяках, шорохах, дуновениях, никакой боязни за будущее.
В один из таких дней Дмитрий Иванович попросил, чтобы съездили в Троицкий монастырь за игуменом Сергием и к его прибытию собрались бы у него старейшие бояре княжого совета. Он желал составить духовное завещание и хотел, чтобы главным послухом при составлении грамоты был радонежский игумен.
Успели собраться вовремя. И опять, как всегда в таких случаях, ему важно было сейчас не торопиться, а, подобно толковому сеятелю, так рассыпать семена, чтобы ни одна борозда, ни одна пядь земная не оказалась порожней.
Московские свои владения он поделил между четырьмя старшими сыновьями. А затем распределил и княжество: Василию — Коломну с волостьми и селами, Юрию — Звенигород, также с волостьми и селами, Андрею — Можайск и округи его, Петру — Дмитров с окрестными хозяйствами; не забыл и слабого здоровьем, немощного сына Ивана, и ему выделил угодьице в меру его небольших нужд.
И прикупленные дедом земли и города, и свои прикупы и прибытки также между сынами поделил. Назначил и великой княгине своей волости, села, починки, бортные промыслы и прочие угодья. Если родит она сына, то пусть по своему усмотрению наделит и его, взяв по части у старших сыновей.
Подробнейше, со счетом до рубля и даже до полтины, определил, кто из сыновей сколько обязан вносить в общую казну, из которой князь Василий будет брать для «выхода» ордынского. «А переменит Бог Орду, — записал по его слову дьяк, — дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мои возмет дань на своем уделе, то тому и есть».
Поделил он и драгоценности домовые из великокняжеской скарбницы, сильно потрепанной во времена нашествия Тохтамыша.
И еще не забыл напомнить: «А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, из ее воли не выступаитеся ни в чем. А который сын мои не имет слушати свое матери, а будет не в ее воли, на том не будет моего благословенья».
В самом конце грамоты перечислялись имена послухов, удостоверявших ее истинность, полноту и законную силу. Кроме игумена Сергия, при составлении великокняжеской духовной присутствовали виднейшие его бояре, в том числе военачальники, участники Куликовской битвы. Были тут Дмитрий Михайлович Боброк, Тимофей Васильевич Вельяминов, Иван Родионович Квашня, Федор Андреевич Кобылин, были и люди помоложе — Иван Федорович Собака Фоминский, братья Федор Андреевич Свибло, Иван Хромой и Александр Остей.
К ним ко всем обратился теперь великий князь с прочувствованным словом.
— Други мои, — сказал он, — вы знаете обычаи и нрав мой, потому что пред вами родился я и возрос и с вами царствовал, отчину мою, великое княжение, содержал двадцать семь лет, с вами на многие страны мужествовал, вами в бранях страшен был...
Божиею помощью низложил врагов своих и покорил их, с вами великое княжение весьма укрепил, и мир и тишину княжению своему сотворил; великую же честь и любовь к вам имел и под вами города держал и великие волости, и чад ваших любил, никому из вас зла не сотворил, не отнял ничего силою, не досадил, не укорил, не разграбил, не обесчестил, но всех в чести великой держал, радовался и скорбел с вами; вы ведь не бояре у меня называетесь, но князи земли моей... Ныне же, по отшествии моем от маловременного и бедного сего жития укрепитесь, чтобы истинно послужить княгине моей Евдокии и чадам моим от всего своего сердца; во время радости повеселитеся с ними и во время скорби не оставьте их, да скорбь ваша на радость пременится.
Автор «Слова о житии...», воспроизведший это обращение больного князя к своим служилым людям, при их беседе не присутствовал и потому не мог передать княжескую речь буквально. Но он выразил главное: дух доверительности, товарищеского согласия, который главенствовал в отношениях великого князя и его соратников. Академик С. Б. Веселовский, говоря об отличительных свойствах этих отношений, писал: «...в политике великого князя Дмитрия и его бояр и, может быть, в самой личности Дмитрия было что-то такое, что привлекало служилых людей и способствовало росту и усилению служилого класса. Заслуживает, как мне кажется, внимания то, что за время княжения Дмитрия неизвестно ни одного случая опалы и конфискации имущества, ни одного отъезда, за исключением отъезда И. В. Вельяминова, т. е. явлений, которые мы можем иногда наблюдать в XV в. и очень часто в XVI в., особенно при Иване IV. В Москву стекаются выходцы, занимают иногда очень хорошее положение, и все находят себе соответствующее место. Очевидно, что сам великий князь и верхушка его боярства умеют принимать пришельцев „с честью“ и ставить каждого на свое место. Создается впечатление, что пришельцы встречали на Москве устойчивую и четкую политику отношения великого князя к выходцам, которая их привлекала и отвечала их интересам».
Здесь же, в статье «Личный состав бояр великого князя Дмитрия», С. Б. Веселовский замечает, что о широком привлечении служилых людей к делам управления свидетельствует количество подписей (10) под завещанием Дмитрия Донского: «...ни под одной духовной других великих князей нет такого числа подписей бояр. Например, у Василия Темного два свидетеля, а у Ивана III — четыре свидетеля, хотя число бояр значительно увеличилось».