Несколько мгновений было совсем тихо. Поникнув головой, сидел дед Матвей, руки его неподвижно лежали на гуслях, потом пальцы дрогнули, казалось, вздохнули гусли, и у людей вырвался вздох.
Гусли зарокотали, смолкли. Как от сна, пробудились русские люди. Хвалили гусляра, хвалили былину. Вельяминов говорил княгине:
— Воистину добрый гусляр: чисто Боян [61] поет.
Дед Матвей оглянулся на Митю, а у того еще стоят в глазах слезы, еще мысли далеко–далеко отсюда, в Суздальской земле, где когда–то сражался и погиб полк Евпатия Коловрата.
Вдруг Вельяминов замолк на полуслове, прислушался.
— Ты что, Василь Васильич?
Боярин подошел к двери, распахнул ее. Издали, из Замоскворечья, неслись частые удары.
Бам! Бам! Бам!
Набат!
17. БАСМА ХАНА КУЛЬНЫ
Еще какая–то колоколенка вмешала дребезжащий голос в общий гул. Набат нарастал, приближался.
— Никак пожар! — Княгиня закрестилась, ахая.
Столпившись на крыльце, бояре рассуждали: «На пожар не похоже: дыма нет… Ишь звонят!.. И все ближе и ближе…»
К Вильяминову подошел митрополит.
— Что стоишь, Василий Васильич, тебе ли здесь гуторить? Твое дело ратное. По Москве набат гудит, а в кремле врата настежь, аль забыл, что ты тысяцкий? [62]
Вельяминов очнулся; расталкивая бояр, спустился с крыльца, тяжело, по–медвежьи побежал к Фроловской башне.
Тут только спохватилась княгиня:
«А где же князья?» .
Их и след простыл; все трое давно были под самой крышей наугольной башни. Пока добирались до верхних бойниц, распугали голубей, теперь птицы возвращались, гулко хлопали крыльями, с верхних балок сыпался сухой голубиный помет.
Внизу широко разлилась Москва–река, весенняя, мутная, а дальше все Замоскворечье как на ладони. Совсем близко гудели колокола.
Ваня протиснулся между братьями, глядел на тот берег, на улочки, запруженные встревоженными толпами людей.
— Ровно бы муравейник.
Вдруг Ордынку как вымело. Народ бросился врассыпную, Издалека показались всадники.
— Татары! Ведь это татары, Володя?
— Они!
Ваня подался назад, тянул братьев от бойницы, хныкал:
— Митя, Володя, страшно… домой, к матушке…
— Отстань, Ванька, чего ревешь? А еще князь!
— Не пойдете? — Ваня отпустил братьев. — И не надо, и сидите тут наверху с голубями, я один побегу. — И уже с лестницы: — Первый скажу про татар боярам…
Братья, прыгая через три ступеньки, кинулись вниз: в самом деле, первый скажет!..
У Фроловской башни мурза Ахмед рванул удила, поднял лошадь на дыбы. В дубовые, кованые ворота ломились спешившиеся татары.
— Царский посол! — Вельяминов сразу вспотел. — А мы–то закрылись. — Срывающимся голосом закричал стоявшим внизу воинам:
— Отворяй! Отворяй скорей!
Заскрипели петли, ворота подались, распахнулись. Татары ворвались в кремль. Полосуя лошадь плетью, скакал мурза Ахмед, у Красного крыльца соскочил с седла, ругаясь последними словами, побежал наверх.
— Где ваша княгиня? Попа вашего главного подавайте сюда!
Из толпы бояр вышел митрополит Алексий, встал на верху лестницы, на две ступеньки выше Ахмеда.
— Здравствуй, мурза. Чего тебе надобно?
«Сейчас владыка с ним поговорит, ишь гневен!» Митя протиснулся вперед, встал рядом, руку положил на рукоять меча (когда только успел мечом опоясаться!), глядел во все глаза на мурзу, на митрополита, за спиной слышал шепот матери:
— Митя, иди назад. Иди сюда.
Дмитрий, казалось, не слышал. Назад идти, за боярские спины прятаться? Как же! Небось Евпатий Коловрат не прятался!
Мурза кричал про разбой, про то, как в лесу у него девку отбили.
61
Боян — великий русский певец–дружинник. Жил на рубеже XI и XII веков. Его былины не дошли до нас. Боян упоминается в «Слове о полку Игореве» как вещий певец, воодушевлявший своими песнями воинов.