— Обратно!?
— Ты чего, Семен, от меня отшатнулся? Ты сперва грамоту Мамаеву послушай.
Захар развернул свиток.
— Вот что Мамай великому князю пишет: «…Ведомо ли тебе, что не своим княжеством, но нашим улусом обладаешь? Аще еще млад и не разумен, иди ко мне, поклонись, да помилую тя…»
Тютчев рванул грамоту. Прочный пергамент разорвался с сухим треском. Обернувшись к мурзам, Захар швырнул клочья грамоты навстречу их обнаженным саблям и выхватил меч.
— Нашли Иуду! Нашли! — хрипел Захар, рубясь с татарами.
Схватка была неравной. Еще немного, и Захару пришлось кричать:
— Стойте, братцы, стойте! Хошь одного мурзу жива оставьте! Кто Мамаю мой ответ свезет…
Связанного мурзу посадили на коня. Тютчев подъехал, вложил ему в ножны саблю, разрезал веревки и, подавая обрывки грамоты, сказал по–татарски:
— Свези царю.
Потом выхватил из–за пояса туфлю Мамая, хлестнул ею мурзу по лицу. Тот молчал, только зажмурился, зато Фома закричал, тоже по–татарски:
— Где же честь твоя, мурза? Ведь саблю тебе вернули, ордынец!
Мурза молчал. Затравленным волком озирался по сторонам.
Тютчев поднял над лошадью мурзы плеть.
— Скачи!
Плеть опоясала мурзу.
Ордынец взвыл, пригнулся. Испуганная лошадь понесла.
26. ПЕРЕД ДОНОМ
За узкой полоской Дона на гребень берегового ската вылетели всадники, круто остановили коней, так круто, что кони вздыбились, заплясали. Кто такие эти всадники, не разберешь — далеко и против солнца, только и можно понять по редким брызгам света, что доспех на всадниках русский.
— Наша сторожа!
— Наша к нам бы и ехала. То рязанцы.
— Сказал! Рязань у нас позади. Откуда за Доном рязанцам быть? Да и заперся Олег в Рязани.
— А ты почем знаешь?
— Сказывали — заперся.
— Ну и што? Олег лукав.
Спор кончил веселый крик:
— Наши это! Гляди, как скачет!
Действительно, вниз по скату мчался к Дону конник. Перед бродом он задержал коня, въехал в воду осторожно. Хоть и узок Дон в этих местах, а чуть сверни в сторону — попадешь вглубь.
Конь потянулся к воде, но всадник подобрал поводья, не дал ему напиться.
— Спешит!
— Не в том суть. Гляди, конь в мыле, кто ж, не дав остыть, коня поит.
— Ребята! Да никак это Семен Мелик?
— Он и есть!
Семен уже выезжал на берег. Он нетерпеливо пришпорил коня, тот вспенил воду и, вымахнув на берег, борзо пошел на кручу. Сверху сторожевые кричали:
— Семен Михайлович, поздорову ли?
— Куда эдак гонишь?
— Аль Мамай близко?
— Близко! — крикнул Семен и пронесся мимо…
В шатре великого князя Мелик не стал кланяться и спрашивать о здоровье. Молча вынул он свой меч, молча положил его к ногам князя. Увидав на светлой стали клинка бурые пятна запекшейся крови, Дмитрий вскочил.
— Далеко?
— Рукой подать, княже. Идет Мамай от Гусина брода, одна ночь между нами. За Доном разъезды ордынские рыщут, гнались они за нами и повернули у самого Дона. — Семен потупился, не скрыв боли, добавил: — Петрушку Чурикова у меня зарубили. Там и остался.
— Первый, кто голову сложил!
— Да, первый!
Князь начал креститься, шептать:
— Господи! Упокой душу воина Петра в селениях праведных… — и сам же оборвал себя: — Не время, Семен, перед битвой для скорби.
— Знаю… да невмоготу… — голос Семена срывался… — Двадцать два года парнишке… моего Ванюшки всего на пять лет старше… жить бы да жить ему…
— Место глядел? — спросил князь.
Семен сразу подобрался, заговорил твердо:
— Как ты приказал. Урочище сразу за Доном — Куликовым полем зовется, лучше места не найти, холмы пологие, просторно, в длину добрый десяток верст будет.
— То–то что просторно, а кто татарские конные тьмы остановит, когда они на охват пойдут?
— Не пойти им на охват. Налево речка Смолка течет, заросла она дубовой крепью, чем ближе к Дону, тем гуще, направо ручей Дубяк, тож в дубраве до самой реки Непрядвы, а меж ними не многим боле пяти верст.
— Значит, есть куда крылья рати опереть?
— Есть, княже.
— Твердо твое слово, Семен? Не пройдут татары?
— Сам глядел. Там не то что конник, пеший не пролезет. Дубравы дремучие.
Князь шумно вздохнул, потом спросил, точно упрекнул Семена:
— А за спиной?