Тряхнул кудрями Юрий:
— Будь по–твоему, Василий Данилыч!
Бросив коня, пошел через толпу к степени. Семка подметил: боярин и в самом деле хром — на левую ногу припадает.
Мало ли краснобаев в Новом городе, а никого так не слушают люди. И кто его знает, чем берет? Вроде и говорит попросту, и не ново даже, ведь про волю вечевую да про славу новогородскую последнему мальчишке все известно, так вот нет же, бросит слово, другое, теплой рукой возьмет за сердце.
Над площадью такая тишина, что слышно, как под карнизом у Николы хлопают крыльями и воркуют голуби.
Семка с опаской поглядывает вокруг, рука сама собой лезет под шапку скрести затылок. «Ишь ты, ну народ! Гордость–то, гордость! К любому смерду не подступись! Вот он, Господин Великий Новгород!»
Василий Данилыч тоже поглядывает по сторонам, спрятал улыбку в бороду, лишь у глаз лучатся смешливые морщинки: «Хорошо говорит Юрка, язык без костей! И выгода прямая, Юрку покупать не надо. Ишь как красно бает, и народ ему верит, и сам себе верит. Потеха! Не иначе выйдет, поклонится царю Бердибеку Дмитрий Костянтинович новогородскими рублями, а его, боярина Василия, надо думать, не забудет своей милостью! Дело такое прибыльней, чем с немцами торговать, ей–богу, прибыльней!»
3. ШАКАЛ ПОШЕЛ НА ВОЛКА
Ночь была холодной, лунной.
Кутаясь в теплый верблюжий плащ, Кульна, сын хана Бердибека, неслышно крался по улицам и переулкам Сарай–Берке. [16] Столица Золотой Орды давно уже спала, но Кульна был осторожен, шел с оглядкой, выбирал самые темные места, где падали глубокие черные тени.
Улица круто повернула; особенно яркими показались освещенные луной белые стены домов. «Хоть бы тучка прикрыла луну. Верблюжий след на сухой пыли и тот ясно виден!»
Кульна остановился в тени, чутко прислушался, выглянул из–за угла: впереди темной громадой высился ханский дворец — Алтын–таш — Золотой камень.
«Вот он, желанный, как солнце, и недоступный, как небо, дворец! Вот он — Алтын–таш!.. Но почему недоступный? Пора прах боязни кровью смыть». Кульна коротко передохнул. «Кровью… Чьей? Золотой кровью золотого рода Чингис–хана. [17] Пусть! Или сердце в моей груди гонит по моим жилам не ту же золотую кровь Чингиса, Великого Предка, Потрясателя Вселенной? Нет! Ту же! Ту!.. Ишь колотится!..»
Кульна замер, вслушиваясь в торопливые, тревожные толчки сердца.
«Трепещет, бьется, только его и слышно, а вокруг тихо… как тихо! Как страшно! Нигде ни огонька, только лунный свет чуть поблескивает над дворцом на золотом полумесяце. К добру ли это? Свет холодный, зловещий…»
В соседнем переулке послышались осторожные шаги. Прижался к стене, рука сама собой схватила рукоять кинжала.
— Челибей, ты?
— Я, Кульна–хан! — Молодой рослый татарин показался из–за угла.
Чуть заметная судорога пробежала по губам, шевельнула редкие усы; Кульна усмехнулся обычной скрытной усмешкой, как улыбался всегда только для себя, скрывая от других и усмешку, как привык скрывать глаза и мысли.
Сказал хрипло:
— Ханом меня не зови — рано! Готовы ли вы?
— Все готовы. Прикажи начинать.
Кульна оглянулся по сторонам — никого. Оглянулся еще раз, подошел к Челибею вплотную, зашептал на ухо.
Осторожен, ай как осторожен ханский сын! Может быть, так и надо, но ему, баатуру [18] Челибею, это не по сердцу — не богатырское то дело.
Стало противно от влажного горячего шепота. Не дослушав, Челибей выпрямился, сказал спокойно:
— Все будет сделано так, как велишь ты, Кульна–хан, — в упор взглянул на сверкнувшие в темноте глаза Кульны, кончил тем же ровным голосом: — Все помню, повторять не надо.
Недобрым взглядом посмотрел ему вслед ханский сын.
«Когда душа ужалена сомнением, не надо другому об этом знать. А Челибей? Знает! Догадывается! Ну что ж! Будет время, он пожалеет о своей догадливости! А сейчас — пора!»
Кульна вышел из тени и пошел, не прячась, прямо к резным воротам дворца, чувствуя, как тревожно колотится в груди сердце. Показалось, что, услышав его стук, с порога вскочили стражи и, скрестив копья, загородили вход.
— Зачем ты здесь, Кульна?
Отвечать не пришлось; вдоль стены ползли удальцы Челибея. Короткая схватка, и две головы покатились по площади. Первая кровь и первая удача слегка опьянили, стало легче дышать. Новые воины сели на пороге…
«Проклятая дверь — визжит, как побитая собака! Буду ханом… оставлю по–прежнему, тогда пусть скрипит».
16
Сарай–Берке — крупнейший город Золотой Орды, построенный по приказу хана Берке между 1255 и 1266 годами. Узбек–хан перенес в Сарай–Берке столицу Золотой Орды из более древнего города Сарая–Бату. Сарай–Берке лежал на левом берегу Ахтубы, в районе современного города Ленинска в Волгоградской области.
17
Чингис–хан (1155—1227 гг.) — титул Темучина или Темучжиня, крупного монгольского феодала, основавшего огромную державу монголов. Завоевания Чингис–хана принесли неисчислимые бедствия народам, подвергшимся нападению варварских монгольских орд. «Искусство, богатые библиотеки, превосходное сельское хозяйство, дворцы и мечети — все летит к черту», — говорит о завоеваниях Чингис–хана К. Маркс.
18
Баатур — буквально богатырь, но в то же время этот термин был одним из титулов монгольской знати.