Я наивно спрашивал отца, откуда он черпал эти слова и выражения.
— Секрет, — говорил он, — очень простой: сами старики поставляли мне их. В огромном количестве. Мне только оставалось запоминать, осмысливать и пускать в дело. Если ты не умеешь слушать чужую речь, улавливать в ней что-то для тебя новое, незнакомое, если ты не интересуешься живой речью — не берись за литературу: она не для тебя. Разумеется, только слушать, только припоминать — половина дела. Надо научиться умело, мастерски владеть словом. Без этого какой же ты литератор?
Отец говорил мне:
— Слушать, и притом внимательно, надо всех: и маленького, и взрослого, и старого, и мужчину, и женщину. Словом, всех! У каждого — своя манера. У каждого — свой строй мыслей. И не считай, что одни говорят хорошо, а другие — плохо и поэтому, дескать, не следует прислушиваться ко всему. Слушая «плохую» речь, ты сумеешь найти нужное слово. «Изысканная» речь не самая лучшая. Я следовал всегда этим правилам, вырабатывал свою собственную манеру, а люди удивлялись, откуда я все это беру. У них! В том-то весь секрет.
В двадцатое столетие Гулиа, по всем данным, вступил без ясной литературной или научной цели. Он все еще слишком был занят служебными делами, которые целиком поглощали его. Он продолжает много читать — залпом, с жадностью. Рядом с повестями и романами — книжки по сельскому хозяйству и, конечно же, по истории. История захватывает его, будит в нем фантазию, уводит в туманную даль, где не так-то просто разобраться, где много неясного и странного. Он все чаще задается вопросом: кто же я и кто мой народ? Гулиа упрямо ищет ответа на этот вопрос. Однако много ли специальных книг в таком городишке, как Сухум или Очемчиры? Правда, он прочел почти все, что можно было обнаружить в интеллигентных семьях, но этого оказалось не так уж много. Геродот становится его любимым автором. Этот старик — великолепный фантазер в хорошем смысле слова. Там, где недостает достоверных фактов, — достоверные домыслы. Его можно читать запоем…
Однажды я спросил отца, что ему известно о наших предках. Он улыбнулся, лукаво посмотрел на меня, по привычке расправил седеющие усы.
— Да будет тебе известно, — сказал он, — что фамильного замка мы лишились, вероятно, в доисторические времена. Отсутствует и генеалогическое древо.
— А все-таки? — настаивал я.
И отец ответил мне в библейском стиле:
— И нарекли его именем Дмитрий, что значит Гач. И был у него отец по имени Иосиф, он же Урыс, сын Тукуа, сын Дгура, И здесь кончается сей список, ибо не сохранили прочих имен ни письмена, ни живописцы… А мать его была Рабиа, урожденная Барганджиа. Мать Рабии — Аба, урожденная Чолбкуа. Отец же Рабии звался Сагяса. У Рабии были три брата, языческие имена коих: Куча, Смел и Сйса. А жену Тукуа еще до замужества нарекли именем Фындык… Послушай, ты записываешь все это или же будешь без конца спрашивать об одном и том же? Помнится, уже докладывал об этом…
Я тут же взял листочек и записал имена. Отец добавил:
— Все они были крестьянами и крестьянками. Никто из них в белоручках не ходил. Не тебе чета: ты же лентяй. Могу заверить, что не было среди них подлецов, лентяев, негодяев. Сколько хватает людской памяти, никто из них не запятнал фамилии Гулиа дурными поступками. Самое большое преступление, которое они совершали, — это похищение любимых девушек для себя или для своих родственников. Ну, да быль молодцу не укор…
И отец заразительно смеялся.
В канцелярии епископа сухумского Дмитрию сообщили необычную весть: экзарх Грузии с одобрения святейшего синода предлагает Гулиа переводческую работу. Этот разговор состоялся в том самом здании, где ныне помещается Абхазский государственный музей. Гулиа насторожился.
— Переводческую?
— Да, — говорил протоиерей. — Речь идет о приглашении вас в комиссию по переводу на абхазский язык богослужебных книг. И разумеется, в первую очередь евангелия.
Признаться, это было совершенно неожиданно. Гулиа приходилось переводить разные речи, деловые бумаги, указы, распоряжения и прочее. Но евангелие?
— Простите, — сказал он, — не могу ли я узнать, кого еще предполагается ввести в комиссию?
Протоиерей назвал имена нескольких абхазских священников.
— Они опытные переводчики? — спросил Гулиа.
— О нет! — ответил священник. — Насколько мне известно, никогда ничего не переводили. Однако же они коренные абхазцы и, по нашему разумению, могли бы принести пользу. И еще одно соображение: эту священную книгу полагалось бы переводить не единолично, а всей комиссиею.
— Вы правы. Я спрашиваю об этом вовсе не из тщеславия. Всегда хочется знать наперед, с кем на что идешь. Как видно, перевод придется делать мне, а уж затем его исправит и окончательно утвердит комиссия. Верно?
— Скорее всего это будет так, Дмитрий Иосифович. Члены комиссии могут быть полезны в качестве истолкователей текста и критиков перевода.
— Благодарю за откровенность, — сказал Гулиа.
Он стоял, положив руку на кинжал, точно намеревался выхватить его. Этот горец никак не вязался с образом богобоязненного переводчика слова божьего. И тем не менее…
— Это нелегкая работа, — сказал Гулиа. — Может быть, именно поэтому я и возьмусь.
— Благодарю вас. О вашем согласии будет сообщено экзарху.
Дмитрий, покинув резиденцию епископа, тут же занялся приобретением необходимых книг (он любил брать быка за рога). Купил библию на русском языке (она и до сего дня цела, на ней автограф Гулиа). Затем раздобыл эту книгу на греческом, грузинском и церковнославянском языках. Полагая, что при толковании определенных терминов безусловно понадобятся талмуд и коран, он достал и их. Не ожидая вестей от экзарха, начал изучать древнееврейский и арабский языки.
Когда же сообщили, что пора приступить к переводу, и была утверждена переводческая комиссия, Дмитрий Гулиа работал, что называется, полным ходом. Следовало не только точно передать смысл, содержание писания, но также соблюсти благозвучие переведенного текста, своеобразную поэтичность его. Переводя и сличая друг с другом различные издания, Гулиа замечал нечеткость и неточность переводов. Их, этих неточностей, набралось так много, что можно было написать целый критический трактат. К переводу евангелия Гулиа подходил не как религиозный фанатик (он им никогда не был), а как переводчик в высшей степени добросовестный.
Он читал некоторые места друзьям, проверяя звучание евангельских слов.
— Бзабаала йкоуп ицыуа, — читал он, — ажьжьара роуоит азы.
Это значило: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся».
Он читал:
— Бзабаала йкоуп ацабырг азы ймлашьуа, идзышуа, урт уи роуоит азы.
Это значило: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
Он читал:
— Ишгуамхуааит сара азакуан…
Что значило: «Не думайте, что я пришел нарушить закон…»
Этими словами евангелиста Матфея часто Дмитрий Гулиа начинал свою речь на сходах и тут же добавлял:
— Так сказал начальник округа, который выступал здесь перед вами. И в самом деле, уважаемые сельчане: грош цена человеку, который нарушает закон человеческий. Не нарушать надо его, а соблюдать. Только неукоснительное соблюдение доброго, человеческого закона, к сожалению, пока неписаного, есть великое и божье дело. Хотя этого не говорил начальник, но я считаю своим долгом сказать об этом. Как сказано в священном писании: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Я бы от себя добавил: поменьше надо хныкать и побольше силу показывать, мужество выказывать и не трусить даже перед нагайками казаков. И тогда можно смело сказать: «Вы утешитесь, ибо вы победите…»
И он скромно отступал на шаг, давая начальству возможность продолжать речь. И снова переводил ее абхазцам. Иногда, как мы видели, с красноречивыми комментариями…
В 1907 году Дмитрий Гулиа впервые побывал в Москве, откуда сделал небольшую «вылазку» во Владимир. Он долго вспоминал эту поездку, рассказывал в кругу семьи о своих впечатлениях спустя много лет.