Гулиа писал: «Некий дворянин Маан привел к нам во двор турецких аскеров-солдат. «Эти не желают выселяться», — сказал он. Аскеры сожгли наш двор, а семью погнали к морю». (Так поступали турки на всем протяжении Черноморского побережья, вплоть до Анапы.) На виду берега стояло судно. Его до отказа нагрузили людьми, и оно отплыло в Трапезунд.
Семья Урыса Гулиа в то время состояла из жены Рабиа, урожденной Барганджиа, матери Фындык, урожденной Цабриа, сына Дмитрия (род. 21 февраля 1874 года) и еще дочери и сына, которые погибли потом близ Батума. Вместе с ними «отплыли» в Турцию многочисленная родня и однофамильцы (в Абхазии однофамилец — все равно что близкий родственник).
Оставшиеся в живых после ужасного путешествия в зловонных трюмах были выброшены на пустынный берег близ Трапезунда. Гулиа пишет: «Словом, мы очутились на турецком берегу в ужасающем положении: без жилья, без еды». Среди махаджиров начался голод. Вспыхнули болезни. Люди умирали на горячих песках «обетованной земли». Посильную помощь им оказывали абхазцы из ближайших деревень да бедные турецкие рыбаки.
Урыс собрал своих родственников. Это был невысокий лобастый мужчина, рассудительный и красноречивый. Однако не потребовалось не только красноречия, даже лишних слов, чтобы убедить их немедленно отправляться назад, в Абхазию. Но возвращаться домой было непросто. В то время шла война между Россией и Турцией, и встреча с патрульными кораблями любой стороны грозила гибелью даже мирным челнам. (Как говорил рыбак у Майкова: «Вы дрались, а бомбой в битве челн прошибло у меня».) С другой стороны, невозможно было выжить на берегу. Люди гибли ежедневно: их косили голод и дизентерия. Горсть кукурузной муки была ценнее слитка золота. Воду таскали откуда-то издалека. Спали под открытым небом. Здесь, в Турции, махаджирам постоянно мерещились воистину райские уголки Абхазии, где расцветают даже сухие палки, если воткнуть их в землю. Но напрасно напрягали они зрение, пытаясь разглядеть горы, оставшиеся за морем.
Мешкать было преступно! Урыс Гулиа договорился с турком-рыбаком, и на небольшой кочерме вся семья отправилась в плавание. Это было темной осенней ночью. План был прост: сначала в Батум, где жили абхазцы, а затем оттуда в Абхазию.
— Человек — крепче железа, — говорил Дмитрий Гулиа, вспоминая тот переход по зыбким волнам. — Немного полусырых лепешек, немного маслин и совсем немного воды — вот все, чем запаслась наша семья. В довершение ко всему нам все время приходилось вычерпывать воду из кочермы. От этой обязанности не был освобожден даже я, хотя шел мне всего пятый год.
Кочерма все-таки достигла Батума. Семья Гулиа оказалась среди абхазцев. Общими усилиями построили хижину. Бабушка Фындык развела огонь в очаге. Рабиа подоила корову — подарок старожилов. В этой немудреной хижине — сооружении из веток и глины — семья Гулиа провела несколько месяцев. Не хотелось и думать о том, чтобы осесть на этом месте.
Вечерами — разговоры только об Абхазии, только о селе Уарча, только о шумливом Кодоре.
— Слушай, Урыс, — говорили гостеприимные батумцы, — о чем ты думаешь, куда смотришь? Война, идти в море — значит не пожалеть ни себя, ни детей. Подумай же…
— Я взвесил все, — отвечал Гулиа.
— И что же? Ты все-таки стоишь на своем?
— Я хочу в Абхазию!
Люди недоумевали, разводили руками. Идти в море, рисковать жизнью семьи? А чем плохо здесь, в Батуме? И здесь на виду горы. И Чорох не хуже Кодора. И здесь то же Черное море.
Однако Урыс, словно сказочный нарт Сасрыква, стремился в Абхазию. Знаете вы нарта Сасрыкву из знаменитого нартского эпоса? Он попал в далекое прекрасное царство, где сочны луга, где чуден скот, где люди добры. Он избавил их от злого чудовища. Сасрыкве предлагают золото и серебро в награду за доброе дело. «Ничего мне не надо, — отвечает им Сасрыква. — Я нарт и хочу только в свою Абхазию!» Эти слова не раз повторял Урыс. И не раз повторяли их тысячи таких же беженцев, как он. И они всей душой стремились к себе на родину и достигали ее порой только лишь для того, чтобы умереть на ней. И горсть земли, которая сопровождала их во всех мытарствах, мягко ложилась им на грудь.
Однако Урысу и его семье повезло.
Небольшая турецкая кочерма еще раз отчалила от берега. Вздулся треугольный парус, и суденышко понеслось прямо на север. Долго стояли на берегу гостеприимные батумцы и махали башлыками.
Путешественники углубились в море, чтобы укрыться от пограничной стражи. Но в открытом море подстерегала еще худшая опасность: там сновали турецкие военные корабли.
— Аллах, — говорил турецкий рыбак, — встреча с ними хуже всякой встречи!
И он снова поворачивал кочерму поближе к берегу.
Вот так, дрожа каждую минуту за свою жизнь, Урыс и его семья плыли все дальше и дальше. Иногда ветер пропадал, и всем приходилось налегать на весла.
— Гач, греби вместе с нами, — говорил Урыс сыну. Гач (так называли домашние Дмитрия) садился за весло и делал свое дело по мере сил.
А женщины охали и стонали. Они болели морской болезнью, особенно мать — Рабиа. На нее жалко было смотреть. Властная бабушка Фындык подбодряла всех. Ей было девяносто, но была она бодра, звонким голосом пела песни и твердила свое:
— Вот скоро, скоро…
Рыбак — худой и обветренный всеми черноморскими ветрами — сказал, что справа по борту лежит Абхазия. Измученные люди увидели тонкую полоску зеленой земли. Вода, небо и зеленая линия меж ними… Бабушка Фындык заплакала. Урыс сказал, что, наверное, так и есть, это Абхазия, ибо никакая другая земля не может зеленеть так, как абхазская.
Свежий ветер подгонял кочерму. Она то зарывалась носом в волну, то задирала его высоко-высоко, и тогда казалось, что кочерма пойдет ко дну кормою вниз.
Вдруг что-то со свистом плюхнулось в воду. Еще… Еще…
— Аллах, — воскликнул турок, — русская пуля не лучше турецкой! — и вместе со своим помощником приналег на руль, пытаясь уйти от берега. — Это очемчирская пограничная стража, — объяснил турок. — Я хорошо ее знаю…
Снова ушли в море и только к вечеру повернули круто на восток. Парус убрали: кочерма подходила к заветным местам под тихие всплески весел.
И тут снова засвистели пули. Но каким-то чудом свинец миновал несчастных переселенцев, и турок снова сманеврировал, уйдя подальше от берега. Наконец он решил пристать к местности, известной под названием Скурча, очень напоминающим по созвучию Скурию, Диоскурию — великий город древности, по-видимому стоявший где-то недалеко от этого места.
Кочерма чиркнула днищем по песку. Турок прыгнул за борт и привязал конец к ближайшему дереву. Урыс, стоя по пояс в воде, помогал своим спуститься на берег.
— Живее! — торопил турок.
Вот люди уже на берегу, их жалкие пожитки брошены на песок, и кочерма отчаливает.
Урыс бросился на землю, простерся на ней и воскликнул:
— Благодарю тебя, о боже!
Маленький Гач, дрожа от холода, всматривался в темень. Откуда-то доносился лай собак, и кто-то пел веселую песню.
Это было село Адзюбжа, что стоит прямо против Уарчи, на том берегу реки Кодор…
Ушли из Абхазии тысячи, а возвратились единицы, ибо немногим повезло так, как Урысу. И немало махаджиров — на дне Черного моря.
Так погибали народы. Так исчезли, например, убыхи, населявшие район Адлер — Сочи. Ничего не осталось от них на Кавказе, кроме странных, названий рек, перевалов, озер да местностей.
Так исчезло абхазское племя аибгаа, населявшее все ущелье реки Бзыбь — от берега моря до озера Рица и далее до Ауадхары.
Так исчезли люди, чьей родной землей были Сухум, окрестные горы и зеленые склоны Цабала, Чхалты, Псху, Сакена, Дала — все склоны до самого Клухорского перевала…
Урыс Гулиа на скорую руку соорудил себе шалаш на самом берегу реки Кодор. До старого жилища по прямой было не более версты. Он указывал рукой на высокие тополя и объяснял Гачу:
— Там был наш старый дом…