Иван Запорожский пишет о Гулиа: «Я преподавал вместе с ним в Сухумском реальном училище и в абхазской учительской семинарии. И вот тут-то я встретил в лице Дмитрия Иосифовича Гулиа доброго, прекрасного человека и педагога, чуткого, как эхо…» «Я частенько бывал в его гостеприимном доме, где мы за письменным столом, заваленным книгами и рукописями, дружески беседовали об искусстве и литературе…» «Особенно памятны те минуты, когда после третьего звонка, на большой перемене, Дмитрий Иосифович читал мне свои стихотворения в учительской, в укромном — уголке, за книжными шкафами, подальше от злого глаза и «всеслышащих ушей», так как инспекция не дремала и ненавидела учителей, «хромающих на левую ногу».
Гулиа пытался привить молодым людям любовь к литературе, объяснял правила стихосложения, давал небольшие литературные задания. Поэт пристально всматривался в глаза слушателей и мысленно спрашивал себя: «Не этот ли?» Гулиа знал: непременно должны народиться молодые таланты — поэты и прозаики. В противном случае Алферов окажется прав, и вся жизнь будет понапрасну потеряна. Ибо каждому ясно, что литература — это цепь, творческая, никогда и нигде не прерывающаяся цепь…
2
Разразилась Февральская революция. Царь был свергнут. Наконец-то пал идол, трехсотлетняя, замшелая монархия рассыпалась в прах. Сюда, в Сухум, доходили из Питера, из Москвы волнующие вести. Однако не кончилась еще проклятая война. А ведь этого все ждали. Между тем Керенский надрывно звал к воине «до победного конца». Западные союзники заклинали Россию продолжать бойню любой ценой, опять же «до победного конца». А старое государство рушилось. В то время с особой силой зазвучали слова: партия большевиков, Ленин.
В Абхазии князья и дворяне, пережив первый испуг, вновь приходили в себя. Купцы торговали по-прежнему бойко, чиновничество рукоплескало Керенскому. Словно ничего особенного не приключилось. Но это так могло показаться только человеку наивному: хребет буржуазии был надломлен, уже нарождалось великое Октябрьское зарево.
Вот по улице вышагивает Дмитрий Гулиа. Посмотрите, на нем форменный сюртук, шапка с кокардой, под мышкой — кипа тетрадей, а в правой руке неизменная палка, которой он сечет крапиву у заборов или отшвыривает камни, попадающиеся на дороге. На углу, недалеко от его дома, происходит случайная встреча с тремя абхазскими интеллигентами. Гулиа знает их: один из них — видный чиновник, а двое других — врач и дорожный инженер. Если бы они не окликнули, Гулиа прошел мимо: он всегда о чем-нибудь крепко думает.
— Что это? — спрашивает врач.
— Тетради ученические. Надо отметки выставить.
— И это нынче же?
— До утра, — объясняет Гулиа.
— Ничего себе работенка! Когда же отдыхаете?
Гулиа смеется.
— Когда пишу историю.
— Какую историю?
— Историю Абхазии.
— Это большое дело, Дмитрий, — говорит врач.
Однако остальные не очень с этим согласны. Чиновник говорит:
— Дмитрий, у тебя волосы седеют. Оставил бы ты свои тетради и историю и шел бы на видную работу.
— Я, пожалуй, так и сделаю, — шутит Гулиа, — когда допишу историю.
Инженер безнадежно машет рукой.
— Ты фантазер, Дмитрий. Неужели полагаешь всерьез сотворить абхазскую литературу?
— Думаю.
— Нет, вы послушайте его! Он это говорит из упрямства, но едва ли сам верит в собственные слова.
— Верю.
— Ив абхазскую литературу?
— Тоже!
— Но ведь это миф! Ты один будешь вертеться как белка в колесе, — говорит инженер. — Кому охота вкладывать деньги в безнадежное дело? Кому стихи нужны? А вот дороги — другой разговор! Шел бы лучше в подрядчики. При твоем авторитете это даст тебе сам-десять.
— Мне поздновато учиться коммерции.
Врач не согласен с теми, с двумя.
— Господа, вы явно пренебрегаете родной культурой…
— А где эта культура? — язвительно спрашивает инженер с полного одобрения чиновника. — Я что-то ее не вижу.
— И не увидишь! — отвечает Гулиа. — Если бы все рассуждали вот так, то мы давно бы и язык свой растеряли!
Чиновник важен, как индюк. Еще бы, он из князей! Понятие о национальной чести считает вздором, к тому же вредным. Абхазцев всего сто тысяч. Что это, много? Не проще ли пристать к какой-нибудь великой нации? И литература готовая, и грамматика, и история… Инженеру эта мысль по душе. Он весело хохочет. Он говорит:
— Дмитрий, ты еще не стар. А при твоем таланте и энергии жил бы припеваючи — при реальном подходе к жизни. Учителишки и писаки жили и живут впроголодь. Не жалеешь себя, так семью пожалей. Я частенько проезжаю мимо твоего дома и вижу, как Леля ведрами тащит воду. Жалко ее!
Дмитрий потирает лоб.
— Да, жизнь не легкая. Это верно… Присесть к готовенькому пирогу — проще простого. Однако я твердо решил идти своим путем… Честь имею кланяться!
И он удалился. Трое смотрят ему вослед. Врач выговаривает инженеру:
— Он обиделся. Ну зачем так резко?
Однако Гулиа тут же забыл о них. Нет, не ради куска мяса живет человек на земле. Или любимое дело — или ничего!.. Придя домой, Гулиа набрасывает стихи и тут же читает жене. Называются они просто: «Вперед!» Вот неполный подстрочник: «Время изменилось, туча прошла, засияло солнце и нас всех разбудило. Мы видим ясно, что произошло в пашей стране. Двигайтесь вперед! Никто не отставай!.. Рухнула несправедливость, правда шагает. Зло упало наземь, и правда победила… Встаньте, товарищи, двигайтесь вперед!.. Дело полезное творите для нашей страны…»
Когда писались эти строки, Керенский уже бежал, переодетый в женское платье.
Уже гремело имя Ленина, страну захлестывала новая революция.
Михаил Делба пишет о стихах «Вперед!»: «Здесь Дмитрий Гулиа как народный писатель и просветитель, борец за дело трудящихся, который всю жизнь мечтал «помочь своим поэтическим трудом народу», сделал несомненный и большой шаг вперед на тернистом пути своего творчества».
К Гулиа приехали крестьяне из сел Адзюбжа и Тамш. Это были уважаемые старики. Коней привязали к забору, кнуты заложили за голенища и поднялись наверх. Дмитрия не было дома: он на работе. Елена Андреевна принимает гостей, угощает мамалыгой, сыром и вином. (Абхазцы говорят: «Если тебя не торопятся сажать за стол, торопись скорее вон!» Я не помню, чтобы мать когда-нибудь забывала это правило.)
Вот явился и Дмитрий. Он рад старым друзьям. Обнимаются. Церемонно усаживаются. А после обеда затевается разговор, ради которого приехали старики.
— Дырмит, — говорит один из них, — что же это в мире делается? Без царя, что ли, жить будем?
— Как видно, так, — отвечает Гулиа. — Разве это плохо?
— Да нет, не плохо. Но ведь все по-прежнему остается. Князья полнеют, дворяне пьянствуют. Ей-богу, на них, как и прежде, нет управы.
— Это потому, что в Абхазии хозяйничают меньшевики, — объясняет Гулиа. — Если бы не они, дело бы повернулось иначе.
— Значит, что же? Ты за большевиков?
— Я за тех, кто против царя, — уклончиво отвечает Гулиа.
— Кажется, и мы так думаем, — говорят крестьяне.
Назавтра вся беседа со стенографической точностью будет доложена в Тамше и Адзюбже. «Раз сказал Гулиа, значит это правда», — говорили крестьяне. И пол-Абхазии услышит и узнает его мнение.
А события быстро нарастали. Политическая атмосфера накалялась. Георгий Дзидзариа пишет: «Классовые противоречия в абхазской деревне уже к осени 1917 года настолько обострились, что в целях обеспечения организованности в борьбе против дворянско-помещичьей контрреволюции в Бзыбской Абхазии был создан крестьянский вооруженный отряд под названием «Кераз». Зарождение и вся дальнейшая деятельность крестьянской дружины «Кераз» проходили под руководством большевиков…»