Фабула рассказа столь же несложна, сколь и жизненна… Жили два брата — Мурытхва и Шарытхва. Елкан был сыном первого и племянником второго. Этот джигит разъезжал по ночам на коне и верно служил князю Елдызу. И во имя чего? Из-за одной лишь похвалы: «Молодец!» Молодой человек был не в меру тщеславен, бьющая через край энергия искала себе применения. И князь Елдыз по-своему направлял ее…
Однажды князя арестовали по обвинению в краже коня. Как должен в таких случаях вести себя преданный оруженосец? Брать на себя вину. А князь выручит…
Но не тут-то было: князь не выручил, и Елкан оказался в Сибири. Он там страдает. Он мечтает об Абхазии и, не выдержав сурового климата, погибает…
А Елкан снится своим родителям. Проснувшись, они все утро ведут разговор о нем, только о нем. Здесь перед читателем раскрывается психология наивных и добрых, как дети, людей. Весь аромат рассказа заключен именно в этой наивности, не поддающейся переводу, ибо она пронизывает каждую фразу, каждое слово. Эта вещь настолько национальна по языку, что теряет в переводе почти все. Это все равно, что взять золотую рыбку и посадить в клетку вместо соловья: песни не будет!
На этом примере еще и еще раз убеждаюсь в том, сколь сильна литература, написанная для народа на понятном и близком ему языке. Переводы рассказа имеются. Они печатались. Но они почти не трогают. В 1930 году я попытался перевести рассказ: получилась повесть «На скате», которая связана с рассказом «Под чужим небом» только сюжетом и, пожалуй, еще дальше от оригинала, чем другие, «сухие» переводы.
Абхазская литература явно не стояла на месте. Но и жизнь двигалась вперед гигантскими шагами. Абхазия оказалась отрезанной от России. В Абхазии и Грузии господствовали меньшевики. Надвигался хаос. Но более всего пугал призрак голода. Гулиа пишет: «В 1918 году мне довелось побывать на Кубани, где пылала гражданская война. В качестве одного из представителей абхазского народа я просил хлеба для населения. В Абхазию было отгружено несколько вагонов, но сам я не скоро выбрался оттуда…»
Об этой своей поездке и злоключениях на Северном Кавказе отец рассказывал часто.
Итак, несколько вагонов хлеба было отгружено из Екатеринодара. Но когда Гулиа со своими друзьями собрался в обратный путь, в городе, который несколько раз переходил из рук в руки, закрепились белые. В окрестностях города шли бои. Город был на осадном положении: всюду офицеры, солдаты, казаки.
В ожидании лучшего часа Гулиа жил в гостинице, где случайно познакомился с людьми, тоже попавшими в беду. Один из них представился Прохоровым, другой — Чениджиевым. Это были общительные и веселые люди, лет по тридцать пять — сорок. Встречаясь за утренним чаем, Прохоров, словно невзначай, показывал газету.
— Господин Гулиа, — говорил он, — не волнуйтесь: скоро разобьют красных, и вы уедете.
— Где это сказано? — спрашивал Гулиа.
— В газете.
Всегда презиравший ложь, Гулиа не выдерживал:
— Сплошное вранье! Вы слышали ночью пальбу? Могу вам сказать: она значительно ближе, чем позавчера.
Чениджиев, улыбаясь, включался в беседу:
— Господин Гулиа, вы слишком горячитесь: белые обещают скорую победу.
— И слышать не желаю эту чепуху!
Потом Прохоров и Чениджиев куда-от исчезали. А наутро история повторялась.
— Господин Гулиа, а ведь им конец.
— Кому это, господин Прохоров?
— Большевикам!
— Это написано в газете?
— Да, в газете.
— Напрасно вы утруждаете себя чтением. Я перестал забивать себе голову этой чушью. — Гулиа перегнулся через столик и прошептал: — Не будьте детьми: они на днях будут здесь, и мы разъедемся по своим домам.
— Кто это они, господин Гулиа?
— Большевики, или красные. Как угодно, так и называйте.
Прохоров и Чениджиев многозначительно переглядываются.
— Они настоящие звери, — говорит Чениджиев.
— Белые? — спрашивает Гулиа.
— Тише, господин Гулиа! Вот вы учитель, а простых вещей не понимаете. В газетах ясно написано: большевики режут детей.
Гулиа смеется.
— Рассказывайте сказки! Каннибалы никогда не одолели бы этих офицеров, которыми кишмя кишит Екатеринодар.
— Вы слишком откровенны, господин Гулиа.
— С вами, с вами, господа! Надеюсь, вы не выдадите… Я не политик, господа, я просто уважаю честных людей. Но если мне нагло врут, я не желаю читать такие газеты, не желаю слушать лжецов… Угодно выслушать предсказание?
— С удовольствием.
— Завтра ждите их.
— Большевиков?
— Именно. Хотите спорить?
Когда поспорили на бутылку шампанского, Прохоров спросил:
— А откуда у вас, Дмитрий Иосифович, такие сведения?
Гулиа говорит:
— Вы, верно, ночью спите. А вы прислушайтесь к стрельбе, и сами скажете, что завтра все кончится. Эти сбегут.
— Ну что ж, мы поспорили, — говорит Прохоров.
И они расходятся, чтобы наутро встретиться вновь. Гулиа определенно надеется выиграть пари — стрельба идет уже где-то на окраинах города.
Наутро Гулиа не нашел белых. Офицеров словно ветром сдуло. Он поспешил в ресторан, чтобы сообщить об этом Прохорову и Чёниджиеву. Каково же было его удивление, когда обнаружилось, что веселые люди куда-то запропастились! Это было огорчительно, но что поделаешь…
Большевики обещали быстро восстановить жизнь в городе и наладить транспорт. И они сдержали свое слово. Дней через десять Гулиа смог выехать на небольшом поезде, составленном из пяти теплушек, в направлении Новороссийска. Однако на третьем или четвертом перегоне поезд остановили. Проверяли документы. Многие были задержаны, в том числе и Гулиа, чья учительская кокарда, не внушила доверия красным.
Ночь Гулиа провел в какой-то халупе. Проснулся от холода и криков. Посмотрел в щелку: — во дворе толпа людей. Страж, вооруженный винтовкой, увещевал:
— Товарищи, разойдитесь. Командир все выяснит. Надо — шлепнем, а не виноват — отпустим.
Через час, когда толпа поутихомирилась, Гулиа усадили на телегу и перевезли в ближайшую станицу. Там его втолкнули в какое-то тесное помещение, где уже сидело по меньшей мере до полусотни.
— Кто вы, господа? — спросил Гулиа.
— А вы? — ответил вопросом какой-то человек в шинели.
— Я учитель из Абхазии. А вы кто?
— Мы белые, — сказал военный.
— Все?
— Да, все.
Гулиа забарабанил в дверь.
— Чего вам?
— Тут ошибка получилась, господин…
— Я вам не господин, — грубо ответили из-за двери.
— Бог с вами, господин товарищ! Недоразумение!.. Прошу меня выслушать!
— На допросе скажешь, — ответил голос.
— Господа, — обратился Гулиа к заключенным, — почему вы так присмирели? Неужели все вы белые?
— Почти все, — усмехнулся офицер.
Вечером начались расстрелы тех, кто расстреливал вчера. К утру камера стала просторней.
Гулиа потребовал кого-нибудь из начальства. Явились какие-то моряки.
— Что вам?
— Я хочу начальника!
— Допустим, я начальник, — сказал огромного роста детина. И вдруг ахнул: — Ребята, а ну-ка, сюда! Кто это?
Ребята столпились возле двери.
— Енерал Кауфман, — сказал один из моряков.
— Он, убей меня бог!
С этой минуты Гулиа стал генералом Кауфманом, направленным сюда для того, чтобы взорвать туннель. Гулиа клялся, совал документы — напрасно: все в один голос твердили, что это тот самый «енерал Кауфман, который под Ригой воевал». И как важный преступник Гулиа был препровожден в город Темрюк, что на берегу Азовского моря.
К счастью, тюремный начальник оказался человечным. Он выслушивал Гулиа раза по три на день, поскольку тот требовал этого, и каждый раз разводил руками:
— Сделать, к сожалению, ничего не могу: вы числитесь под фамилией Кауфман.