Но вот публика пожаловала. Со всех хуторов спускаются крестьяне — мужчины, женщины, дети, — рассаживаются на траве. Весьма любопытствует эта публика, которая впервые увидит представление на родном языке: что же скрывается за большим серым занавесом?
Раздается удар гонга — все, как в настоящем театре. Толпа инстинктивно замирает.
Перед занавесом появляется Гулиа. Его немногие знают в лицо, зато не раз слышали имя «Дырмит». Так вот он какой! Невысокий, с добрым прищуром глаз. Он в простой рубашке, подпоясан какой-то тесьмой. На ногах — солдатские ботинки. Он поднимает руку и произносит краткую речь:
— Мы прибыли из такого-то села, где показали несколько наших спектаклей. Вон там, позади вас, стоят люди, приехавшие оттуда. Сказать по правде, нам очень нравятся гастроли. Мы словно хозяйка, которая сварила мамалыгу и довольна стряпней. («Зал» хохочет.) Остается только выяснить, в хорошем ли настроении хозяева, подобно вам принимавшие нас вчера. (Смех.) Вот вы смеетесь, а может, вам будет не по душе то, что мы покажем. И не прогоните ли нас с этого крыльца? (Возгласы: «Нет!») Вы, стало быть, заранее хотите казаться добрыми. А я бы на вашем месте поступил так: нравится — похлопал бы в ладоши, не нравится — кричал бы «Вон!». Хлопать в ладоши — значит аплодировать, выражать восторг, а кричать «Вон!» — значит… Впрочем, сами знаете, что это значит. (Смех.) Больше ничего не скажу. И прошу вас: будьте судьями строгими. Снисхождение нас оскорбит.
Он уходит, и вослед несутся аплодисменты. Рождается театральная традиция. Отлично!
Затем поднимается занавес и — о боже! Что же это такое? Девушка — живая, мужчина — живой! Они складно объясняются на чистейшем абхазском языке… «Зал» замирает — боязно упустить хотя бы одно слово. — Здесь, на крыльце, все как в жизни…
А Гулиа со стороны наблюдает за зрителями и решает про себя: можно ли твердо надеяться на них, пойдет ли дальше абхазское театральное искусство?.. Ведь все зависит от него, от народа! Отдают ли себе отчет эти абхазцы в том, что происходит в настоящую минуту?.. С точки зрения исторической…
Он задает себе эти вопросы каждый раз, как открывается занавес. Вот уже тому почти два месяца. И кажется, ответ находится. Утвердительный. И все-таки сомнение велико, ибо слишком величественно дело., которое совершается у него на глазах. Где-то люди смотрят Шекспира и Шиллера, Гольдони и Церетели, Островского и Гоголя. А здесь пока что пьесы простенькие. Так, веселенькие фарсы и водевили. Но вот первые аплодисменты — и сомнения исчезают. К концу первого действия Гулиа успокаивается. «Кажется, приняли», — облегченно вздыхает он…
После спектакля вся труппа выходит «на поклон», но «сцену» не покидает.
— Мы споем «Интернационал», — объявляет один из артистов.
И абхазцы впервые слушают эту песню на родном языке. Ее перевели на абхазский Гулиа и Чанба.
После спектакля кто-нибудь из крестьян приглашает к себе артистов и соседей. Непременно режут быка. Непременно открывают новую бочку вина. Словом, как на настоящем празднике.
Одна из первых абхазских актрис, Екатерина Шакирбай, пишет, касаясь предыстории абхазского стационарного театра: «Сначала собралась небольшая группа любителей драматического искусства, объединившаяся вокруг Д. И. Гулиа». Следует отметить, что и до двадцать первого года делались попытки ставить любительские спектакли. Во время одного из таких представлений пострадал молодой человек: в винтовке вместо холостого патрона оказался боевой. (В Абхазии до сих пор обожают пьесы, в которых много беготни и стрельбы.) Однако мне хотелось бы сказать несколько слов о первых женщинах-актрисах, участвовавших в передвижном театре. Они здравствуют до сих пор, поэтому не буду называть их имен.
Гулиа, проанализировав имевшиеся пьесы, пришел к выводу, что в составе труппы необходимо иметь по крайней мере двух девушек.
Было очень важно подключить женщин к работе над первыми же спектаклями. Но это оказалось делом не простым, ибо абхазской женщине «неприлично вращаться среди мужчин». Если даже в Европе очень долгое время сохранялось предубеждение против женщины-актрисы, то можно представить себе, как к этому должны были отнестись родители девушек в Абхазии.
Но не привлекать же мужчин к исполнению женских ролей! Если говорить о той же Европе — там позабыли эту проблему лет двести назад. Гулиа поставил себе целью включить в труппу непременно только красивых девушек. Поражать так поражать до конца воображение неискушенных зрителей.
Одна из намеченных девиц была крестьянского происхождения, а другая княжеского. Это имело особый смысл: стало быть, даже' княжна не чурается сцены! Лучшей пропаганды, что называется, и не придумаешь. Итак, зритель должен быть ошарашен по всем линиям! Таков расчет. Однако расчет расчетом, а как его выполнить на практике? Кто согласится отдать своих дочерей в какую-то бродячую труппу? Гулиа был упрям в достижении поставленных целей. Удивительная энергия бушевала в нем. Вот если не сработает авторитет — пиши пропало! Тогда в пору переодевать мужчин и заставлять их пищать на сцене женскими голосами.
Девушки, выслушав Дмитрия Гулиа и, по-видимому, уразумев серьезность театральной проблемы для Абхазии, дали свое согласие на поездки. Но это было лишь полдела: посмотрим, что скажут их родители? А они и слышать не хотели ни о каком театре.
— Кафешантан, что ли? — съязвил князь.
Гулиа набрался терпения (что при его горячем характере было не очень легко).
— Нет, — объяснил он, — театр, а не кафешантан.
— На мою дочь будут пальцем указывать.
— Она скорее выйдет замуж.
— Ее никто не возьмет! Разве ты сам, Дмитрий, женился бы на одной из опереточных примадонн — твоих бывших знакомых?
Гулиа покраснел. Некогда его частенько видывали за кулисами театров Алоизи и Самуриди, и отрицать самый факт существования знакомых примадонн было бы глупо… Пытаться воздействовать на патриотические чувства князя — значит понапрасну терять время.
Однако под влиянием последних политических событий князь оказался сговорчивее. Наконец он сказал:
— Ладно, Дмитрий, доверяю дочь тебе. Смотри не взыщи потом: опозорится — в ответе будешь ты.
— Согласен! — воскликнул Гулиа.
Договориться с другой «актрисой» было значительно легче: пример княжны сводил к нулю всякие кривотолки о девицах-актрисах…
Итак, первый абхазский театр приобретал черты, с одной стороны, демократического театра, связанного с первых же шагов своих с народом и работающего для народа, а с другой — театра почти профессионального, смешанного по составу. Для полною триумфа недоставало еще одного — билетов, так как гастроли полностью субсидировались государством.
— Билеты, пусть недорогие, пусть символические, — говорил Гулиа, — но должны существовать. Человек, любящий искусство, должен нести какие-то жертвы: значит, оно ему нужно позарез, значит, он жить не может без искусства, как без хлеба.
Театр объездил Кодорский и Гудаутский уезды. Ясно было даже слепому, что народ нуждается в своем театре, что театр близок его сердцу и что можно смело подумывать об организации профессионального театра в Сухуме.
Нельзя закончить эту главу, если не вспомнить слушателя семинарии Антона Шакая. Он был одним из главных творческих лиц в труппе. Кроме того, на нем лежали и административные функции. Он был подлинной душою коллектива. Что же еще можно потребовать от молодого человека, недавно пасшего буйволов и пахавшего поле сохою? К величайшему сожалению, он не смог выехать на гастроли: заболел тифом и слег в больницу. Дмитрий Гулиа писал: «Новообразованную группу надо было сплотить, направить к единой цели, согреть любовью к искусству. Большая заслуга в этом деле принадлежит покойному слушателю техникума Антону Шакая. Его помощь при организации труппы оказалась исключительной. А. Шакая говорил о предстоящих гастролях со сверкающими от волнения глазами. Но ему не суждено было увидеть и пережить тот успех, который выпал на долю участников труппы. А. Шакая был энтузиастом, полным творческих сил и способностей».