Ему вспоминается образ неутомимого организатора и консультанта Кондрата Дзидзариа. Дзидзариа — этот знаток абхазского песенного творчества— делал все, чтобы в самый короткий срок открыть Константину Владимировичу дорогу в мир песен, чтобы породнить его с очагом абхазского крестьянина, где песни зарождались и пелись. Неоспоримо одно: без помощи, без горячей поддержки Дзидзариа композитор не сделал бы и половины своей работы. Первым слушателем и первым советчиком его был Дзидзариа. Не одну песню записал Ковач с голоса друга.
Дзидзариа, один из старейших деятелей абхазской культуры, долгое время заведовал абхазской школой в Сухуме, из которой вышло большинство нынешней абхазской интеллигенции…
В начале 1930 года правительство Абхазии поручает Ковачу организацию музыкального училища в Сухуме. Много труда вкладывает композитор, чтобы поставить на ноги это учебное заведение. Ему же были обязаны своим существованием симфонический оркестр Абхазии, этнографический хор и струнный квартет. Ковач опубликовал записи абхазских песен. Сборники «Сто одна абхазская народная песня» и «Песни кодорских абхазцев» не вполне совершенны. Не в этом дело. В них навсегда сохранилось звучание абхазских песен. И не удивительно, что за короткий период после выхода сборников появилось свыше восьмидесяти различных музыкальных произведений, написанных на основе абхазских народных песен. Их авторы Власов и Фере, Иванов-Радкевич, Сулханишвили, Димитриади…
В 1933 году Ковачу присваивают звание заслуженного деятеля искусств Абхазии. Тем самым официально признаются его заслуги в развитии музыкальной культуры Абхазии.
А недуг все прогрессирует. Сухумский климат, надо отдать справедливость, сделал очень многое — приостановил болезнь на целые годы. Однако в конце концов наступает резкое ухудшение, вызванное неустанными трудами. Врачи советуют на время переехать в Крым. Но и «сухой» Крым оказывается бессильным.
И вот он умирает. Умирает в сознании, что делал нужное, полезное дело, которое будет оценено и теми, кто возьмет в свои руки дальнейшую заботу об абхазской музыкальной культуре… Умирает, отдавая себе отчет в том, что не совершил и половины того, на что был способен…
Его похоронили в Ялте.
Над ним вырос скромный земляной холмик. А в тех горах, где хаживал он с нотной тетрадью в руках, и до сих пор не забывают худощавого человека с мелкими чертами лица и добрыми глазами. Все громче звучат его любимые песни. И вряд ли можно придумать более подходящий памятник для человека с горячим сердцем, каким был Константин Ковач.
Абхазское театральное искусство не стояло на месте. Уже действовал стационарный театр, вскоре организовалась театральная студия, работала группа при Театре Руставели в Тбилиси. Для театра писали пьесы Дзадз Дарсалиа, Мты Кове, несколько позднее— Владимир Агрба и, конечно же, наш Самсон Чанба. Путь абхазского искусства хорошо прослежен в книге Михаила Лакербай.
Дмитрий Гулиа — весь в науке. К этому его обязывает и пост председателя Академии языка и литературы. Он занимается вопросами грамматики и орфографии, подготовляет различные словари, составляет учебники для школ. «Материалы по абхазской грамматике» увидели свет в 1927 году. В 1930 году появляется «Терминологический словарь», а еще через три года — «Орфография абхазского языка». Абхазской этнографии посвящена его книжка «Культ козла у абхазцев».
Рассматривая абхазскую грамматику, Гулиа критикует некоторые места в книге Услара. И все-таки Услар остается для него большим авторитетом. Он пишет: «Ввиду огромного значения труда Услара — подходить к критике его надо с особой осторожностью…», «…труд Услара, как первый шаг в области абхазского языковедения, не мог обойтись без ошибок». Любопытно отметить, что, рассматривая глагол «а-пс-ра» — умирать, умереть, — Гулиа приходит к выводу, что некоторые глаголы в абхазском языке «образуют сотни и тысячи производных форм». Это было открытие. Многие лингвисты заинтересовались этим, и Гулиа довольно интенсивно переписывался с ними.
С грустью должен отметить, что в эти годы Гулиа мало пишет стихов и рассказов. Он целиком поглощен научными изысканиями, хотя они и не имеют особого успеха в абхазских официальных кругах. «Культ козла у абхазцев» подвергается здесь просто остракизму («Не лучше ли написать брошюру о том, как упаковывать мандарины?»). А Гулиа, будто назло, ожесточенно хватается за «суффиксы и инфиксы», готовит к печати пословицы, скороговорки, приметы о погоде, заговоры и наговоры. Как писал Гулиа о себе, «он разбрасывался в работе, берясь то за одно, то за другое».
А в это время в Москве и Ленинграде, Тифлисе и Ростове учатся молодые абхазцы, которые вскоре вернутся к себе на родину, чтобы стать в ряды строителей абхазской культуры.
В 1928 году у отца обнаружился сахарный диабет. Содержание сахара в крови было высоким. Мы стали всей семьей ездить на лето в Боржом и Ессентуки. От инъекций инсулина было решено воздержаться до поры до времени. По-видимому, это было ошибкой.
В 1929 году запомнились встречи в Боржоме с академиком Иваном Джавахишвили. С ним у отца, как я уже говорил, установились дружеские отношения еще в начале двадцатых годов.
— Это настоящий ученый, — говорил о нем отец и с улыбкой присовокуплял: — Он пишет не в соответствии с газетными заметками, которые быстро забываются, а в полном согласии с исторической правдой.
Джавахишвили был человеком интеллигентным в высоком смысле этого слова. Большая внутренняя культура сочеталась в нем с европейским образованием и широтою взглядов. Какая-то особенная чистоплотность поражала в нем: он словно был только что из ванны, только из парикмахерской, будто сию минуту отутюжен его костюм, а в кармане у него лежит дюжина великолепно отглаженных носовых платков.
Говорил он негромко, спокойно, на отличнейшем грузинском и русском языках. Слушая его русскую речь с особенно ясной дикцией и точным словосочетанием, нетрудно было догадаться, что это петербуржец. Глаза у него были большие, серые, усы коротко подстриженные и серые (пополам с сединой). Я как сейчас помню беседу под вишней. Она касалась некоторых аспектов абхазской истории.
Джавахишвили сказал, что считает список абхазских царей, приведенный в «Истории», наиболее полным и достоверным. Джавахишвили оговорился, что он этим вопросом специально не занимался, по ему казалось убедительным, что абхазские цари не Багратиды, как это канонически утверждалось, а, пожалуй, Ачба. Гулиа подчеркнул, что считает дальнейшую разработку некоторых вопросов периода абхазо-грузинского царства актуальной. Джавахишвили согласился. Он сказал, что не в том дело, кто кого поглотил или кто кого покорил, а в том, чтобы установить истину. А истина при всех обстоятельствах будет служить дружбе между двумя нашими народами. Живя в одном царстве и укрепляя это царство, наши предки не дрались же между собою. Они выступали единым фронтом против шахиншахов, например…
Гулиа заметил, что некоторые ученые пытаются замазать этот факт. Джавахишвили мягко перебил его:
— Дорогой Дмитрий, давайте будем искать и доискиваться правды и только правды. И тогда нам не будет страшен никакой ученый фальсификатор.
Потом Елена Андреевна угощала нас малиновым вареньем и чаем. От ученого гостя веяло большой добротой и мягкостью. Он говорил ровно, этак чуть-чуть скашивая глаза и улыбаясь в усы. Он спросил меня, к чему я готовлюсь в жизни.
— Думаю поступить в политехнический институт, — ответил я, — но хотелось бы в Академию художеств.
— Нет, — сказал отец, — он должен быть путейцем.
Такое решительное заявление родителя поставило Джавахишвили в несколько стесненное положение. Мне кажется, что он хотел поддержать мою тягу к искусству.