— Я поговорю с отцом, — сказал Дмитрий.
— Ну и прекрасно! — вставила словечко Нина Ароновна. — А теперь я предлагаю вам обоим загадку.
Мачавариани повернулся к ней.
— Что это еще за загадка такая?
— А вот слушайте: мы можем считать до сколько угодно, а кошка?..
— Кто?
— Наша кошка…
Мачавариани развел руками.
— Бог знает, что ты спрашиваешь! Этого никто не угадает.
— И ты? — обратилась к юноше Нина Ароновна. Дмитрий отрицательно замотал головой.
— Разве кошки считают?
— Да, считают. Но у них счет невелик.
— Нина, — сказал муж, — неужели ты определила математические способности нашей кошки?
— Определила.
— До скольких же она способна считать?
— До трех!
Мужчины захохотали. Как же это проверить? И как это определила Нина Ароновна?
— А очень просто, — объяснила она. — Нынче весь день я была одна. И чтобы развеять скуку, я проделала небольшой опыт. У нашей кошки пять котят.
— Верно, — подтвердил Мачавариани, — пять.
— Я спрятала их, когда кошка куда-то убралась по своим кошачьим делам. Она вернулась и давай мяукать. Заливается слезами, истошно плачет. Тут я достала одного котенка и посадила на место. Облизала кошка детеныша и продолжает мяукать. Я выдала ей второго. А она все мяукает. Мечется по комнате. Я достала из шкафа третьего. Кошка-дура и успокоилась. Замурлыкала, облизала всех трех, улеглась рядом и давай потягиваться и зевать. Вот и все! Значит, наша кошка умеет считать до трех. А когда я достала и остальных котят и уложила их рядом на полу, кошка не особенно и обрадовалась. Она даже удивилась.
— Ловко придуман опыт, — сказал Мачавариани.
Дмитрий был в восторге. Он все это запомнит и непременно расскажет своим. Спустя много лет он включит этот эпизод в свои «Короткие рассказы», пересыпанные задорным абхазским юмором…
На руках у Рабии было два малыша. А первенец собирался в какой-то неведомый и далекий путь. Никого в семье так не удручала эта весть, как ее. Она никогда не слышала об этом далеком городе. Она не знала учебного заведения, куда едет Гач, и не очень хорошо представляла себе, зачем все это нужно. Разве не до конца постиг ее сын науку?
В эту ночь перед его отъездом она легла рядом с ним и долго ласкала, словно маленького. И уже не только сердцем, но и разумом постигал Дмитрий чудесный смысл великих слов Парацельса, писавшего, что «ребенку не нужны созвездия и планеты», якобы, по учению астрологов, предопределяющие судьбы человека. Для ребенка «мать является… планетой и звездой».
Бабушка на этот раз отнеслась к бурному проявлению материнской ласки с некоторым неодобрением. Она считала, что мужчина не должен поддаваться размягчающему влиянию женской ласки. Но, прощаясь с внуком, разрыдалась.
— Увидишь ли ты меня живою? — проговорила бабушка Фындык.
И в самом деле: каждый раз, приезжая в село, Дмитрий кого-нибудь да недосчитывался. Уходили люди, уходили и старые и молодые. Где же гарантия, что он застанет в живых всех домашних? Садясь в дилижанс, Дмитрий в последний раз обернулся, чтобы мысленно проститься со своими. Отец стоял, в волнении покручивая ус, мать и бабушка плакали, как и тогда, пять лет назад, прижав к губам уголки головных платков. Пытка была невыносима, и Дмитрий вскочил в дилижанс.
Так началось путешествие в еще одну новую жизнь.
В городок Гори, где находилась Закавказская учительская семинария, можно было ехать на дилижансе (верст двести), с тем чтобы затем пересесть на поезд сравнительно недавно построенной Закавказской железной дороги. А можно было и морем до Батума, а потом из Батума опять же на поезде. Был выбран второй путь.
Константин Давидович Мачавариани затребовал документ об окончании Гулиа двухклассной горской школы. Внимательно прочитал его, а затем почему-то переписал заново. Он переписал все, как было, за исключением одного: вместо пятерки по пению поставил «четыре». Круглый пятерочник Дмитрий Гулиа оказался с одной четверкой как раз по тому предмету, в котором он отличался более всех прочих учеников. Он пел в церковном хоре, и регент всегда хвалил его, ставил в пример.
— Что это? — спросил Гулиа смотрителя, указывая на единственную четверку в аттестате.
Мачавариани улыбнулся.
— Так надо. Ты это поймешь там, на экзаменах.
Он вручил Дмитрию новый документ, оформленный по всем правилам, и они пошли проститься с Ниной Ароновной.
— Учись, Дмитрий, — говорил, идя через двор к себе на квартиру, Константин Давидович, — вернешься — составим абхазский букварь. Согласен?
— Я сделаю все, что могу! — пылко ответил Гулиа.
Добрейшая Нина Ароновна вручила ему на дорогу гостинцы, и растроганный юноша побрел на набережную, чтобы сесть на пароход и плыть морем, по которому он уже плавал несчастным махаджиром.
Маленький абхазец благополучно прибыл в Гори. Наверное, все показалось бы мрачнее, если бы он не встретил здесь своего земляка Николая Джанашиа, будущего автора любопытных работ по этнографии Абхазии. Николай был старше Дмитрия на несколько лет, уже учился в семинарии и тотчас же, как мы выражаемся, взял над ним шефство. Молодой покровитель был человеком мягкой души и верным товарищем. Спустя много лет, когда нашей семье было очень тяжело, я хорошо запомнил его серую мерлушковую шапку и ясную улыбку, запомнил я и тот лень, когда хоронили его и накрапывал дождь. Мы, дети Дмитрия Гулиа, стояли у ворот и слышали, как сказала соседка: «Когда умирает хороший человек, природа всегда плачет…»
Первое впечатление от семинарии было устрашающим. Огромный двор полон усатых мужчин и гудит, точно пчелиный улей. Мужчины громко разговаривают и смеются. У Дмитрия екнуло сердце, когда ему сказали, что все эти люди желают поступить в семинарию, а будет принята только десятая часть. Может, и того меньше…
Николай не отступал от Дмитрия. Все время был рядом. Вспоминая об этих днях приемных испытаний, Гулиа с особым чувством неизменно подчеркивал товарищескую внимательность Николая, казавшегося ему Вергилием в адском водовороте семинарских экзаменов.
Первый день — день проверки состояния здоровья. Молодые люди скопом шли в комнату врачебной комиссии и выходили оттуда, не ведая результата. Все выяснится только на следующий день.
— Многих не допустят, — с уверенностью сказал Николай. — Но ты не бойся, ты же крепыш.
И действительно: наутро двор наполовину опустел. Ура! Дмитрий оставлен в списке.
— Я же говорил, — сказал Николай, — что здоровье у тебя крепкое. А теперь держись! Сегодня будут испытания по пению.
«Я отличался в церковном хоре, — писал Гулиа, — и это испытание не очень-то пугало меня». Заметьте, не очень-то… А поджилки у Дмитрия все-таки тряслись, когда он предстал перед комиссией, точно высеченной из монолитного камня. Члены комиссии казались бесчувственными, особенно ее председатель — усатый мужчина с крестами на груди.
— Имя твое и фамилия? — спросил он.
— Дмитрий Иосифович Гулиа, — звонко провозгласил Дмитрий. Он стоял розовый, с ястребиными глазами и руки по швам.
— Ну-с, — сказал председатель, — пропой нам всю гамму.
Невзрачный человечек в сюртуке ударил камертоном о краешек стола, накрытого зеленым сукном.
— До-ре-ми-фа-соль-ля-си-и-и-и!.. Си-ля-соль… — пропел Гулиа.
Председатель глянул на отметку по пению. «Голос у этого мальчика недурен», — подумал он, а вслух предложил:
— Спой-ка «Отче наш».
Комиссия выслушала «Отче наш». Председатель пожал плечами и наклонился к членам комиссии, шепча им что-то на ухо. Вот что, по свидетельству Гулиа, сказал в заключение председатель громко, чтобы все его слышали:
— Странная эта четверка. Гулиа достоин «пяти с плюсом». Смотритель школы, как видно, слишком взыскательный. Думаю, и по остальным предметам этот юноша преуспевает не хуже, чем по пению.
Николай был в восторге.