— Дмитрий Петрович, — ласково говорил он, делая при этом вид, что не замечает нас, — потерпи, друг. Сейчас ужинать будем… Колбаски тебе побольше или сальца с чесночком?
Митька принимал все как должное и эдак нахально поглядывал на нас. Вот, мол, видали!
Мы стадом столпились у входа и глазам не верим.
На самодельном столе стояли консервы, горкой возвышались толстые ломти хлеба, сала, колбасы…
— Ну… чего слюнки глотаете? — издевался Корзунов. — Рассупонивайся, пехота — царица полей! Дмитрий Петрович угощает…
Все хором заговорили, зашумели… Глаза солдат жадно заблестели. Усталости как не бывало!
— Батюшки-светы! — плаксиво протянул Галкин. — Никак немчуре конец пришел! Глядите, братцы, щи!.. А хлеб-то, родненькие, горяченький, подовой, с корочкой, господи!
— Ну запел, точно пономарь! — оборвал его Корзунов. — Поглядел бы лучше сюда. Аника-воин…
Корзунов отдернул ватник на груди Мити.
На сатиновой рубашке Дмитрия Петровича тускло поблескивала новенькая серебристая медаль «За отвагу».
Мы в недоумении поглядывали то на Митьку, то на Корзунова.
— Смирно! — зычным голосом скомандовал Корзунов. — По случаю награждения Дмитрия Петровича боевой медалью «За отвагу» опрокинем по кружечке и троекратно крикнем ура! Только — чур! — потише. Глотки-то у вас, чертей, луженые… Немцев всполошите…
Корзунов вытащил из-под нар пузатую бутыль — «митрополит» и настоящую, довоенную бутылку вина. На пестрой этикетке в золотых лучах солнца было написано: «Массандра», а ниже большими буквами «Портвейн».
Я даже зажмурил глаза, будто на этикетке было не сусальное, а настоящее солнце.
— Ну давай, рассказывай! — загудели со всех сторон.
Мы торопливо расселись кто куда и с жадностью набросились на небывало густые щи и чертовски вкусный ржаной хлеб.
— Галкин, — сказал Корзунов, — подлей по такому случаю горючего в нашу люстру. Да смотри не заглотай вместе со щами и казенную миску… И куда только лезет?!
Наконец наступила тишина.
Почти пустая консервная банка с веревочным фитилем, «люстра», больше чадила, чем светила. Но наш блиндаж казался нам в тот вечер дворцом. В полумраке радостно поблескивали глаза и зубы бойцов.
— Так вот, — начал Корзунов, — и вправду обломал нос черному «мессеру» наш Дмитрий Петрович. Поняли?! Сам командующий вручил медаль, вот этих харчишек приказал подбросить, а после представил — чуете? — представил лично Дмитрию Петровичу самого немецкого асса!..
Корзунов приподнял кверху прокуренный указательный палец, хотел сказать что-то значительное, но только пожал плечами.
— Мать честная! — не выдержал Галкин. — Вот тебе и Митяй — лапоть деревенский! А я-то…
Все уставились на Митю.
Он, не торопясь, степенно пережевывал хлеб с салом и аппетитно похрустывал чесноком.
— Во потеха была! — восторженно воскликнул Корзунов. — Немец здоровенный, рожа красная, вся в пластырях, шея перебинтована. Митька напротив его что блоха… Переводчица, как положено, растолковала пленному, кто да как сделал ему хенде хох, то есть мах на солнце — бух на землю. А он все хлопал обгорелыми ресницами и мотал головой. Дескать: «нихт ферштейн… Не понимаю. Не может быть!» Но потом асс расчухал что к чему и так здорово щелкнул каблуками, что-то быстро заболботал по-своему и протянул руку Митяю. А Дмитрий Петрович стоит перед ним эдаким фертом и говорит: «Не буду я всякому гаду руку совать… Пошел к черту!» Ну и смеху было!
— Дмитрий Петрович! — зашумели мы. — Расскажи, пожалуйста, как ты заарканил немца. Сам расскажи…
Митя водил осоловевшими от сытной пищи и тепла глазами по заросшим лицам бойцов и плохо соображал, что от него хотят.
— Давай, Митрий! — ласково уговаривал Галкин. — Уважь старика, расскажи, как объегорил-то бешеного.
Митя сладко зевнул, вытер губы рукавом ватника и нехотя сказал:
— Ну чего там рассказывать… Взял да перегородил просеку. Вот и весь сказ.
У Галкина отвисла нижняя челюсть. В блиндаже стало так тихо, что слышно было, как трещит фитиль в банке. Где-то далеко-далеко погромыхивала артиллерия, а чуть поближе ворчливо переговаривались пулеметы. Бойцы молчали. Они-то понимали, что скрывалось под скупыми, по-детски бесхитростными словами Мити «взял да перегородил…»
— Сообразил! — восхищенно произнес Галкин. — Прямо диво!
Митя поскреб голову и сонно произнес:
— Не такое на телеграфные столбы вешал да таскал… Подумаешь, диво!