— Что, вкусно? — торжествующе спросил Дима. — А ты попроси Ру, пусть он тебе «Рафаэлло» купит. Тут до ближайшего сельпо минут пятнадцать пешком, там этих конфет хоть попой жуй. Правда, цены высоковаты для бедного доцента, но ничего, он скоро разбогатеет…
Му грызла конфетки и кивала, словно разделяла его злость. А её подружки не рискнули есть яркие камешки. Одна начала примерять их к своей шее, явно задумав сделать бусы, другие подхватили эту гениальную идею и радостно загыркали.
— Ну, всё, зацепились языками! Бабы! А кто меня к Ру отведёт? Или я уже типа свой, сам дорогу найду?
— Ру! Ру! Гыр-гыр-гыр!
Он сидел на каменном троне под шестом с черепом. Одет он был в меховые штаны, меховую куртку, леопардовый плащ и золотую корону. На коленях у него лежала деревянная дубинка, подозрительно похожая на бейсбольную биту. Чёрные глаза буравили Диму до самых внутренностей, спутанная грива полоскалась на ветру, как пиратское знамя. Царь. Самый желанный мужчина в мире. В каждом из существующих миров. Олег Петрович Рудов, доцент Санкт-Петербургского государственного Института истории. Дима почувствовал, как защипало в носу. Ну, нет! Такого удовольствия он ему не доставит.
Вокруг костра сидел женский кружок пения. Знакомая блондинка стучала в бубен и заунывно тянула горловую песню. В ней были такие слова: оъй-оъй-оъй. Остальные меланхолично подпевали. Дима пересёк лобное место и остановился напротив Ру:
— Доброе утро, Олег. Прекрасная погода, не правда ли?
— Фыр.
Дима усмехнулся:
— Ну, фыр, если тебе так удобнее. Я такую корону, как у тебя, видел в интернет-магазине «Короны и кокошники». Знаешь, у меня было много времени, пока я паспорт ждал. Сто девяносто рубликов — цена твоей игрушечной короны. «Мейд ин Чина». А накидка из леопарда — плюшевый плед из магазина «Стиль и текстиль». Это подороже, тысяча двести. Дуришь местных пиплов, да? Дурилка ты картонная.
— Фы-ы-ыр.
— Ладно, я по делу пришёл. Моя флешка на сто двадцать восемь гигов у тебя? Только не ври, что ты её сжёг, я всё равно не поверю. Отдай её мне, и разойдёмся по-хорошему. И я забуду, что ты дважды меня наебал — здесь, в шалаше, и там, в питерской студии. Я всё тебе прощу: и как ты меня выгонял, и как пытался женить на старушке, и как бросил в огонь мою любимую рубашку от Хуго Босс, — Дима набрал воздуху в грудь и продолжил: — Как дурачил пиджаком Петрищева и карнавальными линзами, как деньги мои прожирал в ресторанах, как обокрал меня, пока я сардельки варил…
Зря он это сказал. Обида проснулась, накинулась и начала душить. Дима шагнул и дал Рудову пощёчину. Тот ушёл от удара, как профессиональный боксёр, но Дима зацепил корону. Она взлетела в воздух, кувырнулась над фьордом и упала на ногу Диме. По ощущениям словно кирпич упал, отнюдь не игрушечный. И хотя жёлтый тимберлендовский ботинок смягчил удар, Дима охнул и запрыгал на одной ноге. Блондинка перестала стучать в бубен. Весь женский коллектив уставился на Диму не с таким благожелательным видом, как раньше.
— Ну, сорри, — сказал им Дима. — Я хотел по роже ему дать, а не корону сбивать. Это не революция, девочки.
Доцент протянул руку. И столько достоинства было в его жесте, столько властности и врождённого аристократизма, что Дима наклонился и поднял корону, чтобы вернуть хозяину. Он ощутил в руках драгоценную тяжесть, увидел, как сверкает камнями и чеканкой благородный металл. По ободу шагали цапли и утки, согбенные человечки тащили плуги, ползли жирные скарабеи и летели пчёлы. Посредине стояли два узкобёдрых широкоплечих египтянина, смотрели друг на друга и держались за руки. Между их носами выдавалась вперёд королевская кобра с раздутым капюшоном. В её глазах горели рубины.
— Что за нелепый кокошник? — пробормотал Дима. Ру наливался яростью прямо на глазах, но пока ещё терпел. — Я такого в каталоге не припомню. Я б купил для реквизита, голых принцев фотографировать… Из чего он сделан? Не из золота же…
Дима задумчиво укусил кобру за голову. На капюшоне остался отчётливый след его зубов.
— Упс, прошу пардону…
— Фыр!!! — заорал Ру и бросился на Диму.
Он сунул кулак ему под ребро, приложил коленом по лбу и повалил на мягкий мох. Дима и опомниться не успел, как Ру сидел у него на груди, сдавливая своими мощными ляжками.
— Пусти, одичалый, мне больно… — прохрипел Дима.
— Гыр-гыр-гыр!!! — Ру увенчал короной свои буйные кудри и потряс руками в воздухе, как вернувшийся с войны триумфатор.
— Гыр, гыр, — защебетали его жёны, — плюм, плюм.
Когтистая лапа леопарда упала на лицо Димы. Она была тяжёлой, мохнатой и пахла по-звериному остро. Не как плюшевый плед. Дима посмотрел в лицо Ру. Допустим, есть что-то общее с доцентом Рудовым, но эта дикая мощь, это стремительное мускулистое тело, этот огонь в чёрных глазах… Реальность медленно, как партизан в тылу врага, вползала в сознание Димы.
Рудов вполне мог быть обычным доцентом, а не царём каменного века. Жил себе ботаник с голубыми эмалевыми глазами, копал свои артефакты, писал диссертацию сто лет подряд. Носил пиджак и очки профессора Петрищева, пока тот рылся в своём могильнике. Может, Петрищев не возражал? Может, они друзья детства и привыкли меняться пиджаками? Потом к нему пришёл некий Дима Сидоренко с сенсационной новостью о том, что Гростайн — машина времени. Доцент, не будь дурак, разнюхал подробности и ломанулся в Норвегию, где когда-то проходил практику. А про маму зачем соврал? Интроверт! Не хотел, чтоб Дима напрашивался в гости. А кто деньги и паспорт украл?! Да в метро полно воришек, Антон предупреждал!
Дима обмяк под Ру. Доцент Рудов мог скататься в Норвегию, поцеловать Гростайн и вернуться через три дня в Питер. А Дима даже не позвонил ему, не проверил. Носился по инстанциям, выбивая срочный загран и финскую визу. Почему он не позвонил Олегу Петровичу?! Ущемлённое самолюбие вопияло о мести? Обида самца, который потерял самочку… тьфу, другого самца… после ночи любви? Напало внезапное помрачение рассудка?
Ру ещё подпрыгивал на нём, красуясь перед своим гаремом, а Дима предавался самобичеванию и ужасался содеянному. Он ввалился в этот мир как варвар, шуганул оленей и подарил аборигенкам подарки, которые могли вызвать эффект бабочки. В мозгу пронеслось: милашка Му давится орешком, умирает молодой и не рожает сына, её род прерывается, мир развивается по альтернативному сценарию, Карибский кризис шестьдесят второго года заканчивается ядерной войной, в итоге вымирают динозавры, а виноват Дима Сидоренко. Кроме того, он глумился над царским облачением, дал вождю пощёчину и укусил королевскую кобру.
Ну разве не дебил?
— Ваше величество, — сказал Дима дрожащим голосом, — мне очень приятно ощущать себя под вами и, видят боги, я бы вечно так лежал, но я замёрз…
Ру слез с него, девушки запели новую песню, состоящую из одних гласных и твёрдых знаков, а Дима сел на кочку и прижался к румяной Му, которая раскрыла перед ним ладошку. На ней лежали три конфетки — зелёная, жёлтая и красная. Он всхлипнул и сказал:
— Я недостоин твоей дружбы, — но угощение взял. — Вина из морошки хочешь?
Она улыбнулась.
— Тогда отползаем.
***
Мерзкая морось превратила пейзаж в блёклое унылое полотно, где небо сливается с морем, а море неотличимо от скал. Худших условий для съёмок трудно себе придумать. Дима горевал о потерянной флешке сильнее, чем о потерянной любви.
Они устроились в «Димином» вигваме, который стоял чуть поодаль от остальных. Му притащила целую горсть вяленых рыбок, а Дима достал из рюкзака бутылку с мутным оранжевым напитком.
— Это Олафсон мне дал. Сказал, чтоб я вас угостил. Я думал Олега Петровича подпоить и вывести на откровенность, ну, типа момент истины. Не удалось. Нет его здесь.
Дима отпил большой глоток и, крякнув, занюхал вяленой рыбкой. По туго натянутым шкурам заколотил дождь. Му взяла бутылку и храбро глотнула вслед за Димой. Потом тоже крякнула и понюхала рыбу. Облизнулась.
— Ах ты ж, моя хорошая! Была бы парнем, женился бы на тебе. Тут, в Норвегии, можно.