Олег Петрович пил кофе, фыркал и смеялся над тем, как Дима в лицах изображал то профессора Олафсона с его корявым русским, то разъярённого Ру с его «пуу-пуу хрям-хрям», то несчастного Антона, который так и не понял, какая муха укусила его парня. Отсмеявшись, Олег Петрович сказал, что фотографии Димы (если он их добудет и они окажутся подлинными) взорвут научное сообщество почище Хиросимы. Это будет открытие века, Нобелевская премия мира и деньги, которых хватит до конца жизни.
— Вот и я так думаю! Поэтому коплю деньги на вторую экспедицию, — поделился Дима, довольный реакцией слушателя. — И таких глупых ошибок я больше не совершу. Слишком дорого они мне обходятся.
— О, да, — согласился доцент, — как ни прискорбно осознавать, деньги в нашей жизни играют немаловажную роль. Если бы я был богат, я бы целиком посвятил себя разгадке археологических тайн.
— Типа Гростайна?
— Да, типа Гростайна. К сожалению, моей зарплаты едва хватает на жизнь. Я и не мечтаю увидеть норвежские петроглифы собственными глазами.
Дима подумал, как было бы удобно взять доцента с собой. Во-первых, он всё-таки специалист по каменному веку, во-вторых, приятный собеседник, в-третьих, симпатичный мужчина, несмотря на облезлый пиджак со значком. Весь вечер Дима присматривался к Олегу Петровичу и подмечал детали: жест, которым доцент заправил за ухо прядку волос, манеру смеяться, откидывая голову назад, отставленный мизинец.
Основательно захмелев, Дима спросил:
— А сколько вам лет, Олег Петрович?
— Двадцать девять.
— Ого! — вырвалось у Димы.
— Думали, мне сорок? — он горько улыбнулся. — Я живу с матерью, она тяжело больна. Это налагает определённые обязательства.
— Сочувствую. Вы не женаты?
— Нет, я одинок.
Дима помялся и спросил в открытую:
— А вы не гей случайно?
Доцент сгорбился ещё больше, уткнулся носом в кофейную пенку и пробормотал:
— Я… я не знаю… теоретически такая вероятность не исключена… но я не проверял…
***
Перед Ру было неловко. Теперь, засыпая, Дима представлял не красавца-мачо с кубиками на прессе, а скромного и обаятельного увальня. Было в доценте Рудове что-то невыразимо притягательное: добрые влажные глаза, тихий нрав, увлечённость археологией и преподавательской деятельностью. Все разъехались на раскопки, а он торчал в своём институте с утра до ночи. Подтягивал отстающих студентов, принимал экзамены.
Дима представил, как входит в аудиторию, а там никого нет, только Олег Петрович сидит за столом и что-то пишет.
— Я бы хотел пересдать экзамен по истории неолита.
Доцент поправляет очки:
— Похвальное усердие, Дмитрий. С чего начнём?
Дима усмехается одним уголком рта и разворачивает стул с Олегом Петровичем в свою сторону.
— Вот с этого, — приседает и расстёгивает молнию на старомодных доцентовых брюках.
— Что вы делаете! — говорит Олег Петрович. — Прекратите, я не гей… то есть я не уверен, но… пожалуйста, не надо… о, да, да…
На этом фантазия обрывалась, и Дима дрочил, ни о чём не думая. Через несколько дней он так соскучился по Олегу Петровичу, что пригласил его в кино. И тот согласился.
Они договорились встретиться на площади Восстания, и сердце Димы ёкнуло, когда он различил в толпе высокую неуклюжую фигуру. Олег Петрович ускорил шаг и запыхавшись спросил:
— Я опоздал, да? Прошу прощения, час пик, мне пришлось пропустить два автобуса.
— Всё нормально, мы успеваем на наш сеанс. Надеюсь, вам нравятся истории про Тарзана? — спросил Дима. — Я с детства был влюблён в этого дикаря. Помню, выпросил у родителей стольник, чтобы купить журнал с его фотографией.
— Кажется, ваши пристрастия с возрастом не изменились, — мягко пошутил Олег Петрович, а Дима подумал, что в данный момент не дал бы за Тарзана и трёх копеек.
В темноте кинозала он закинул руку на плечи Олега Петровича. Тот не протестовал. Он словно потерялся в экранных джунглях и не замечал обнимающей его руки. Приняв такое поведение за молчаливое поощрение, Дима положил другую руку на круглое колено, а потом украдкой понюхал ухо Олега Петровича. Оно пахло дождём и городом. Настоящее питерское ухо.
— Вы мне нравитесь, — сказал Дима, но Олег Петрович не отреагировал.
После кино Дима предложил съесть по гамбургеру.
— О, к сожалению, я не могу составить вам компанию.
— Почему? — спросил Дима с улыбкой. — Я вам не нравлюсь? Хотите побыстрей от меня отделаться?
— Ну, что вы, Дмитрий! Как вы могли такое подумать!
Толпа их обтекала, толкая друг к другу. Олег Петрович был выше на голову, но он так сутулился и переминался с ноги на ногу, что казался одного роста с Димой.
— Тогда почему? Пойдёмте, вы наверняка голодны после работы.
Эмалевые глаза доцента блеснули слезами, и Дима догадался.
— Я угощаю! Устроим пирушку за мой счёт.
— Благодарю, но…
— А вы расскажете мне о петроглифах! Неужели ваша лекция не стоит гамбургера и стакана пепси?
***
— Сам я в Норвегии не бывал, но мои коллеги, работающие с наскальной живописью, ездили на раскопки и семинары. Ещё в советское время. Я вчера поднял из архива отчёты тех экспедиций. Ради вас, Дмитрий.
— Спасибо! — Дима был тронут. — Приятно, что вы мне поверили. Я боялся рассказывать о своём путешествии во времени: люди могли подумать, что я чокнулся. Ведь даже Олафсону не поверили, а он профессор и всю жизнь изучал петроглифы.
— Кстати, Олафсон сотрудничал с русскими экспедициями.
— Так вот откуда он знает язык!
— Возможно. Он тогда был аспирантом. Именно он обратил внимание учёных на скалу необычной формы, которая получила название Гростайн. В переводе с норвежского это «серый камень». Петроглифов на нём мало и они не такие, как на «бараньих лбах» из серого песчаника.
— Точно! На круглых валунах олени, рыбы, лодки и человечки, а на Гростайне — символы, похожие на письменность. Олафсон сказал, что никто не может их расшифровать.
— Он не соврал. Эти символы настолько необычные, что руководство музея решило изолировать скалу от остальных экспонатов. Построили вокруг неё помещение и пускают туда только организованные группы туристов. А то многие пытались отколоть кусочек на память.
— Ещё бы! Гростайн мерцает и светится, а внутри него плавают разноцветные штуки и взрываются фейерверки. Я бы тоже хотел себе кусочек!
К их столику подошла официантка с тяжело гружёным подносом:
— Бургер с грибами, биг бургер с сыром, барбекю чикен салат, луковые кольца, картофель фри и два молочных коктейля на десерт.
— А попить? — спросил доцент.
— Напитки без ограничений около кассы.
Олег Петрович с такой жадностью набросился на свой бургер, что Дима застыл. Дежавю. Он сунул в рот луковое колечко и наморщился, вспоминая, где мог видеть подобную картинку. Из ступора его вывел громкий хруст: Олег Петрович кидал в рот картошку фри и со вкусом чавкал. Дима засмотрелся на его белоснежные зубы и розовые губы. Мысли потекли в ином направлении, далёком от археологии.
— Да, лакомый кусочек, только никому не удалось его заполучить.
— Что?
— Кусочек Гростайна. Даже учёные не смогли взять пробу камня. Хотя они и колотили по нему, и пилили, и пытались заложить в трещину взрывчатку. Ничего не вышло. Трещин не нашли. Гростайн — это монолит, абсолютно цельный и невероятно твёрдый. Его состав так и не был определён. Может, это и не камень. Каким образом люди оставили на нём надписи — неразрешимая загадка для всего археологического мира. В настоящее время таких инструментов нет.
Олег Петрович присосался к соломинке и потянул пепси-колу. Его заросшие мягкой бородкой щёки втянулись вовнутрь. Дима ощутил приятный спазм в животе.
— Ну, не знаю, я легко выцарапал на нём своё имя.
Ломтик картофеля упал Олегу Петровичу на штаны, но он, кажется, не заметил.