Что они ищут, я понял, когда Кошар с шипением вытянул из царапины на руке, куда пришелся скользящий удар косичкой, рыбью чешуйку. Я и не заметил ту царапину.
— Теперь огонь живой по телу пускай! — спалив завонявшую стоялой водой чешуйку, потребовал от меня Кошар.
Что странно, пока вещи горели, ничем не пахло, хотя от паленых кед вонь должна была быть несусветная. Видимо, овинный хозяин как-то и на дым влиять был способен.
Я промычал что-то, сам не знаю что.
— Скорее же! — прикрикнул Кошар. — Нет воды, ее всю невелик собрал и выплеснул. Ну же!
"Хуже уже некуда", — подумал я и попросил проявиться свое живое пламя еще раз.
Объятия в этот раз вышли нежнее, теплее, стихия словно извинялась передо мной.
"Пустое", — мысленно изобразил улыбку я.
И понял, что чувствую свои ноги, все, целиком. Свои не сваренные ноги.
Так я узнал, что такое слезы облегчения.
Слезы по морщинистому лицу парадника катились, не переставая, при этом само лицо лучилось счастьем.
— Если б жешь… Кабы край… Я бы… Ох! — причитал Мал Тихомирыч, шмыгая носом.
Вот же: я в него при первой встрече полотенцем бросал, "тыкал", голос повышал, а в ответ такая искренность. Мне было стыдно. Очень. Поэтому я отводил глаза, высматривая что-то неведомое в глубокой тарелке, да работал ложкой.
Жор напал на меня после всего пережитого, я как умылся да оделся, сразу ринулся на кухню, заранее зная, что мало что найду. Видел ведь, как в большом эмалированном ведре в огне пропал свежезакупленный провиант. Так что на предложение Кошара отреагировал без раздумий:
— Овсянку? Холодную? Буду! — хотя никогда в любви к овсяной каше замечен не был.
Еще я подумывал откупорить-таки одну из бутылок с зеленым напитком, но попозже.
Ел я, кстати, стоя. Ощущать саму возможность стоять, вышагивать по небольшой кухонке — это было как бальзам на сердце. Оба табурета заняли мои уставшие, не меньше меня перенервничавшие спасители. Особенно утомленным выглядел Кошар, он даже лупил хвостом в замедленном темпе.
Мой информационный голод Кошар уже начал утолять, ответив на животрепещущий вопрос: "Не бессмертен ли я часом с встроенным живым огнем?" — что не все так восхитительно, как хотелось бы: очень скоро после повреждения тела надо обращаться к живому огню; серьезные повреждения он не исправит, руку, например, отрубленную не пришьет, не говоря про голову; от старения не убережет. Много побочных условий, не во всем мне понятных, но и то, что есть — бонус существенный.
— Живот натешил? — когда я донес до раковины пустую тарелку, спросил заревой батюшка, снова переключившись на речь, понятную мне в основном интуитивно. — Теперь рот свободен, говори говором. Что-то мы учуяли, что-то услыхали, но и тебя послушать охота.
Вздохнув, расписал словесно все события от парадной до седьмого этажа, максимально детально. Эти двое мне жизнь спасли, да и я сильно не прочь услышать их мысли о произошедшем.
— Невелик, поспрошай у своих про девчонку, хоть и зряшнее это, но поспрошай, — покачал головой Кошар. — Одежу, кроме бантиков с блузою, запомнил?
Это он уже мне.
— Юбка темная, вроде черная, — напряг я память: глаза ясные и банты эти все внимание на себя перетянули. — Или темно-синяя, не скажу точно. Обувь не помню. Гольфы еще были белые с двумя синими полосками, по верху широкая, пониже узкая.
Как с тем кактусом: не заметить что-то важное, но выцепить какую-то малозначимую деталь — это про меня.
— Мигом обернусь, — пообещал парадник и пулей метнулся к угловому кухонному шкафчику.
Лицо его к этому моменту уже высохло, что сбавило градус моей неловкости.
— Ненашенская девка, да то мы знали уж… — махнул рукой малорослик, открыв изнутри дверцу гарнитура, как и обещался, через пару-тройку мгновений. — Рыбень чешуйчатая, тьфу! И ты, ротозей, хорош! Сам своим словом, своей волей в дом ее впустил. То-то мялась она под дверьми, тряпками б ее отлупасили, ежели б не ты со своим доброхотством. То с помойки, вон, подберешь, то водяного дочу впускаешь в дом… Добрый ты да бедовый, Андрей.
— Самоуверенный, неопытный неслух, — присоединился к обругиванию меня Кошар, пропустив даже мимо ушей выпад про "с помойки, вон".
— Русалку, что ли? — решил я по примеру шерстистого не заметить выговор моим умственным способностям, догадался уже, что сам подставился.
— Темень темная, — попенял мне представитель давно забытых мифических сущностей. — Сказки в детстве читал? Как мужик к речке губами прильнул, чтоб напиться, да его за бороденку водяник хвать и не пущает? Нет? Темень… Слушай, значит. Мужичонка в испуг, колошматит по водице, брызги летят. Вопит: "Отпусти меня, не топи меня, хозяин вод! Что хошь отдам, что угодно проси, токмо не губи!" Водяной соглашается, но с зароком: отдать то, о чем не ведаешь, но что в доме тебя ждет.