Он прошел к командующему, крепко пожал руку. Молча сел рядом, плечом к плечу. Они любили друг друга и умели ценить бескорыстную военную дружбу. Слишком многое доверила им страна, партия, и в душе у них было неугасимое чувство ответственности за весь фронт, оказавшийся на главном стратегическом направлении. Умели они и поспорить, и защитить свою точку зрения, искать и находить, проявить любое упорство, чтобы осуществить решение.
Хрущев долго и горестно молчал. Потом положил свою руку на руку командующего. Ватутин инстинктивно насторожился.
— Горе, Николай Федорович, опять горе…
— Что случилось, Никита Сергеевич?
— Нужно снова крепиться: погиб Семен…
Ватутин встал, подошел к окну. Долго, томительно долго стоял молча, уставившись в какую-то невидимую точку. Еще удар! Что же это такое? Если так тяжко ему, сильному, мужественному человеку, то как же больно станет матери, его матери, глаза которой еще не высохли от слез после смерти Афанасия. Эх, мама, мама! Чем мне утешить твое горе?
Еще совсем недавно война отняла у Хрущева сына, и сейчас, глядя на командующего, он заново переживал и свою боль. Война безжалостна. Каждый день она вырывает из жизни у кого сына, у кого брата, у кого мужа. Жертвы ее бессчетны.
Ватутин возвратился к дивану и снова сел рядом с Хрущевым. Они понимали ненужность слов и сидели молча, погруженные в думы. У них тысячи, сотни тысяч людей, и у каждого мать, жена, дети, родные и близкие, которым не менее больно терять их. Как же нужно беречь их, этих людей! Беречь — и воевать! И как в такой войне сделать невозможное возможным? Так через свою боль и свое горе они еще глубже понимали горе и беды народа, яснее сознавали свою великую ответственность перед ним, всегда готовым на любой подвиг.
МИСТЕРИЯ ЗЛА
Генерала Штеммермана хоронили офицеры из комитета «Свободная Германия». Пауль Витмахт не различал ни гроба, ни сопровождавших. Он только что с корсунского поля, и оно все еще стелилось перед ним в своем страшном откровении.
Резкий холодный ветер пробирал до костей, и Пауль все глубже прятал лицо в воротник шинели. Нет, на свою судьбу он не сетовал. Сохранив ему жизнь, она заставляла думать и думать. Пауля не агитировали. Выступить он вызвался сам. Призывая сложить оружие, он думал спасти окруженных. А эсэсовцы кричали в ответ, что он предатель, изменник. Нет, изменник тот, кто против своего народа. А он с теми, кто ищет спасение всей Германии. Ради этого он готов заново обдумать всю жизнь.
Отец прочил его в коммерсанты. А Пауль не терпел ни расчетливого благополучия, ни отцовского произвола. Покинув дом, он занялся рекламой. Сто марок в месяц. Хлеб и сахар, на кофе не оставалось. Нет, он пробился, стал обеспеченным. В схватках монополий он не был участником и оставался как бы секундантом. Но ему скоро опротивели все способы экономического гангстеризма, к которым прибегали конкуренты, и он ушел.
Нацисты ошеломили. Казалось, свежий ветер. Он готов был рубить чертополох, а пришлось вырубать сад. Затем война. Она свела его с Фредом Дрюкером. Свела и развела. Он и здесь хотел бы остаться лишь секундантом. А пришлось стать участником. Он не выдержал и бежал к русским.
Что ж, он выполнил свой долг перед теми немцами, которым осточертела война. Штеммерман же — перед теми, кто за войну, и в этом его трагедия. Он всегда исполнял злую чужую волю. Жизнь дала ему возможность сделать доброе дело, он не сделал. А ведь стоило лишь решить по-своему. Нужно было всего мгновение… Он не решился, и мгновение упущено.
Почему? Фанатизм или страх сковал его волю? Впрочем, кто знает, как поступил бы он, будь с ним семья. Но что бы ни было причиной — расплата чудовищна. Черная слава! Она сто лет будет ходить за его именем, и все истинно живое в Германии будет клясть его за упущенное мгновение.
Хоронили Штеммермана в селе Баранье поле. Пауль заглянул в могилу, слегка запорошенную снегом. Ее вырыли пленные немецкие солдаты. Как уродливы комья смерзшейся глины. Точно земля не поддавалась и не хотела принять того, кто ее терзал и насиловал.
В сторонке Пауль увидел скучившихся женщин. В коротких шубейках, они поеживались от холода. Их лица неприветливы и хмуры, а в глазах недоумение. Немцы — и без охраны? Или это другие, которым можно? Но, как и все, они в таких же ядовито-зеленых шинелях. Почему же без охраны?
Когда опустили гроб, Пауль бросил в могилу ком земли. Пусть! Хорошо бы, никогда больше не пришлось хоронить немцев в русской земле. А все извечный «дранг нах остен». Поколение за поколением тщилось завоевать эту землю. Но «завоевано» ее ровно столько, сколько нужно, чтобы сложить кости погибших. В чем же тогда смысл усилий? Жить до седины, злобствовать и разрушать, поклоняясь огню и пеплу, тысячи верст гоняться за призраком, чтоб тебя зарыли в землю, которая никогда не станет твоею… Кто наслал на них это безумие, от которого горе и ужас, вся трагедия? А ведь там, в его Германии, такая же земля и тоже люди. Нет, звать их бороться за лучшее! Только ради этого стоит жить!