– Знакомая история, – кивнул Арлен. – Как тебя зовут?
– Варли Овес, – ответил седобородый.
Арлен снова кивнул:
– Ты, стало быть, из Овсюга? Три дня пути на север от Форта Райзон, за Желтыми Садами?
Варли выпучил глаза, но признал его правоту.
– Ты далеко забрался от Овсюга, Варли, – заметил Арлен. – Сколько времени проторчал на дороге?
– Почти три сезона. С тех пор как красийцы взяли Форт Райзон, – ответил Варли. – Я понял, что следом пустынные крысы заявятся к нам, и велел народу паковать все, что нажили, да сниматься с места.
– Ты городской гласный?
Варли рассмеялся:
– Я был рачителем. – Он пожал плечами. – Наверно, им до известной степени и остался, хотя сомневаюсь, что сверху это кто-нибудь видит.
– Тоже знакомое чувство, – кивнул Арлен.
– Вот и подался в бега весь поселок Овсюг, – продолжил Варли. – Шестьсот человек. У нас были травницы, метчики, даже отставной вестник во главе. Полно припасов. Честное слово – мы взяли больше, чем могли унести. Но все быстро изменилось.
– Как всегда.
– Пустынные крысы прибыли быстро, и всюду шныряли их разведчики. Убегая, мы потеряли много людей, а зимой – еще больше. В конце концов красийцы прекратили нас преследовать, но до Лактона никто не чувствовал себя в безопасности.
– Но в Лактоне вас не приняли, – догадался Арлен.
Варли помотал головой:
– К тому времени мы малость поистрепались. Если на неделю разбивали лагерь в парующем поле или малость рыбачили в их пруду, на это смотрели сквозь пальцы, но никто не собирался впускать в город пятьсот чужаков. Обвинили бы при случае в краже, и не успели бы мы оглянуться, как весь город погнал бы нас в шею мотыгами и граблями. Оттуда мы подались в Лощину, где райзонцев принимали тысячами, но тамошний люд жевал кору и выкапывал жуков, только бы брюхо набить, а лесорубы шерстили лагеря беженцев в поисках рекрутов, чтобы те поубивались в открытой ночи. Некоторые из нас лишились всего стараниями красийцев, а нам еще предлагали взяться за демонов? Да никого бы и не осталось.
– И вы отправились на север, – подхватил Арлен.
Варли пожал плечами:
– Это представлялось самым разумным. На мне еще висело триста душ. В Лощине нам дали пару меченых копий и еще помогли, чем сумели. В Крестьянском Пне не были и наполовину так любезны, а гады из Форта Энджирс мигом нас завернули. Я слышал, что работенка может найтись в Ривербридже, но там оказалось не лучше. Набито битком. И вот мы здесь, и деваться нам некуда.
– Покажи ваш лагерь, – предложил Арлен.
Разбойник какое-то время смотрел на него, затем кивнул и повернулся к своим людям. Телегу мигом убрали из грязи, и вскоре все сошли с дороги на узкую лесную тропу Арлен спешился и повел Сумеречного Плясуна в поводу Ренна поступила так же, направляла Заруку, положив ладонь на ее могучую шею. Кобыла била копытом и всхрапывала при каждом приближении постороннего, но постепенно привыкала к прикосновению Ренны.
Прошло больше часа, прежде чем показался лагерь овсюжников, надежно спрятанный подальше от дороги. У Ренны расширились глаза при виде убогого скопления наспех залатанных палаток и крытых фургонов, среди которых густо воняло потом и фекалиями. Там собралось душ двести. Люди Варли, сами одетые в лохмотья, казались сливками общества.
По лагерю бродили женщины, дети, старики – измученные, грязные и полуголодные. Многие ходили в бинтах, а ноги у большинства были обмотаны тряпьем. Трудились все – чинили и метили ветхие укрытия, следили за котелками с овсянкой, сушили белье и скребли посуду, собирали хворост, сооружали меченые столбы, присматривали за худосочной скотиной. Без дела лежали только больные и раненые, ютившиеся под дрянным дождевым навесом. По лагерю звучно разносились их стоны.
Арлен повел через него Сумеречного Плясуна, деревенея при встрече с потухшими и усталыми взглядами. Местные дрогнули, когда увидели его меченое лицо, и принялись перешептываться, но никто не отважился к нему подойти.
Возле убежища для больных Ренну затошнило, как от мяса демонов. На узких походных койках распростерлось десятка два человек – в окровавленных бинтах, зловонные и грязные. Двое испражнились под себя, еще один лежал в собственной блевоте. Никто не выглядел жильцом.
За всеми сразу пыталась ухаживать одна-единственная изможденная женщина. Ее седые волосы были собраны в тугой пучок, на худом лице застыло страдальческое выражение. Поверх заношенного платья не оказалось даже фартука с карманами.