— А ты туда часто ходил?
На этот раз Пьера испугала интонация Северины. Он взял ее за руку и сказал:
— Да нет, успокойся. Я и не подозревал, что ты будешь ревновать меня к прошлому, самому обычному прошлому любого молодого человека.
У Северины хватило смелости улыбнуться. Однако чего бы она только не сделала, чтобы утолить жажду, которая буквально иссушала ее.
— Я вовсе не ревную, — ответила она. — Мне просто хочется больше знать о тебе. Продолжай… продолжай…
— Ну что тебе еще сказать? Эти женщины — я имею в виду таких, как Анриетта, — обычно ласковые, покорные, пугливые. Вот и все, моя милая, и поговорим о чем-нибудь другом, потому что эти удовольствия относятся к разряду самых унылых на свете.
Если бы Северина страдала какой-нибудь формой токсикомании, она бы поняла природу овладевшего ею невыносимого наваждения. Она была так же близка к помешательству, как морфинист, у которого отобрали наркотик перед самым уколом. Все разъяснения Пьера лишь весьма отдаленно соответствовали тому, чего она от них ожидала. Они были начисто лишены пикантности, глубины. Северина почувствовала, как в ней накапливается злость против мужа: раздражение, которого она никак от себя не ожидала, зарождалось у нее где-то в кончиках пальцев и постепенно распространялось по всему телу, не щадя ни единого нерва, ни единой клетки, достигало груди, горла, мозга. Теряя голову, она прошептала:
— Ну говори же, говори.
Но Пьер слишком внимательно посмотрел на нее, и тогда она закричала:
— Молчи! Довольно… Я больше не могу… Следовало бы запретить… Пьер, Пьер, ты не знаешь…
Она больше не могла говорить из-за сотрясающих ее рыданий.
— Северина, милая, маленькая моя Северина.
Пьер гладил щеки жены, ее волосы, плечи с жалостью, которая даже превосходила его тревогу, потому что Северина ухватилась за него, словно он должен был спасти ее от страшной погони, и когда она судорожно отнимала руки от лица, на нем было страдальческое выражение обиженного ребенка.
Наконец среди ее жалоб Пьер смог различить связные слова:
— Не презирай меня, не презирай…
Он подумал, что Северина устыдилась своих слез — она никогда раньше не плакала, — и сказал с обожанием в голосе:
— Ну что ты, милая моя девочка, я люблю тебя сейчас еще больше. Какая же ты чистая, если тебя так сильно ранила вся эта история.
Северина резко отпрянула от Пьера и, поглядев на него, оторопело покачала головой.
— Ладно. Ты прав, — сказала она. — Пойду я лучше спать.
Она с трудом встала. Жест Пьера, хотевшего помочь ей, замер в воздухе. Он вдруг почувствовал, что стал чужим Северине. Однако, увидев, как она стоит, растерянная, с осунувшимся лицом, все же робко предложил:
— Хочешь, я тоже пойду лягу с тобой?
— Ни в коем случае.
Но увидев, как побледнел Пьер, она добавила чуть позже:
— А вот если бы ты посидел рядом с моей кроватью, пока я не засну, мне было бы приятно.
Пьер не впервые дежурил у постели Северины, но никогда еще ему не приходилось делать это с таким тяжелым сердцем. В полутьме он угадывал, что Северина лежит с открытыми глазами и все время смотрит на него. Наконец Пьер не выдержал и склонился над ней. Он увидел, что взгляд ее застыл, как у мертвой.
— Что же все-таки случилось, милая? — спросил он.
— Я боюсь. Она вся дрожала.
— Но я же рядом. Кого ты боишься? Чего?
— Если бы я знала.
— Ты веришь мне?
— О, Пьер, конечно!
— Тогда скажи себе, что завтра будет прекрасная погода. Видишь, сколько звезд на небе. Скажи себе, что завтра ты пойдешь играть в теннис, что оденешься во все белое и выиграешь три сета подряд. Закрой глаза, приложи все силы, чтобы представить это. Ну как, тебе уже лучше?
— Лучше, — ответила Северина, а между тем поселившаяся в ней ненавистница, — а ненавистница ли? — которая сопровождала каждую ее мысль какими-то таинственными образами, примешивала к видению летающих на солнце мячей зябкую улыбку Юссона.
После того памятного их свидания Северина и Юссон не раз оказывались одновременно то в одном месте, то в другом, но она всякий раз упорно делала вид, что не узнает его. А Юссон без обиды терпел такое ее отношение к себе. Но когда однажды утром он увидел на корте идущую к нему Северину, то не удивился.
— Вы еще не начали играть? — спросила Северина.