Первое впечатление - посредственно; второе - превосходно. Почти вся пьеса и особенно оригинальная сцена в третьем действии, - создание Гитри, почему Франс и говорит во всеуслышание:
- По-моему, пьеса очень хороша.
И совсем тихо добавляет, обращаясь к Гитри:
- Это ваша пьеса. Так как меня будут хвалить, я непременно забуду, что она ваша. Поэтому-то я говорю вам это в последний раз.
Он продолжает:
- Мы с Ренаром делаем одно дело: смешиваем комическое и трогательное. Пьесы надо писать просто, без нагромождений: уж кто-кто, а автор "Рыжика" не будет против этого возражать.
Капюс находит пьесу Франса в высшей степени оригинальной и относится к ней с величайшим почтением. Должно быть, он здорово проскучал на репетиции. Он не писатель. Его репутация создана лишь успехом, и даже деньги не сделали его богачом среди тех богачей, с которыми он водится.
1 апреля. Такие деревни, как Шомо или Шитри, лучшее доказательство того, что вселенная бессмысленна.
2 апреля. Выборы. Неприятное время. Боишься сделать шаг, поздороваться, пожать руку. Вид такой, словно вымаливаешь голос у избирателя. Каждая улыбка похожа на мольбу.
Избиратель чувствует себя хозяином. Он не совсем прав. Вы, дорогой мой, голосуете за себя, оказываете услугу самому себе, а не мне. Вы мой должник.
Это может привлекать профессиональных политиков, но противно человеку, у которого есть идеалы.
* Кюре рассказывает им скучнейшие небылицы и сулит райские кущи.
Мэру только и дорого что его шарф.
Учитель мог бы, но...
Кто же взглянет крестьянину прямо в глаза и скажет: "Ты спишь уже века. Проснись!"
8 апреля. Мама. Все-таки она женщина, которая была в свое время молода и которую местные дамы называли просто Роза.
* Мученица, быть может. Всю зиму они питались только кроликами, съели пятнадцать кроликов и ни кусочка другого мяса. На пятнадцатом он все еще утверждал, что крольчатина ему не надоела.
Он, конечно, мучает ее, как рабыню, однако называет при людях не без уважения "моя супружница".
Шестнадцать лет подряд она носит один и тот же корсаж.
Долгу у них всего тридцать франков, которые они уплатили за сало.
Она никогда не выходит из дому. Целый день работает у окошка, откуда открывается самый прелестный вид на свете.
18 апреля. Коолюс заходит в редакцию "Жиль Бласа".
- То, о чем я пишу, я не могу поместить нигде, кроме как у вас.
- Хорошо, хорошо! Приносите.
И он приносит статью о весне.
* Клочья лазури. Прожорливые облака вырывают их друг у друга.
19 апреля. "Юманите". Говорят, первый номер разошелся в количестве ста тридцати восьми тысяч экземпляров.
Сто тридцать восемь тысяч читателей прочли мою "Старуху". Атис мне говорит, что одна женщина, не глупее всех прочих из числа ста тридцати восьми тысяч, заявила ему:
- Я не поняла, что хочет сказать Жюль Ренар своей "Старухой". Кого он имеет в виду?
Она, должно быть, решила, что речь идет о Луизе Мишель. Вот и все, - а мне уже сорок лет!
* "Юманите". Жорес, Бриан, Эрр забрасывают меня комплиментами. Никогда еще меня так не принимали в редакциях. Социалисты хотят быть любезными. Я постеснялся сказать Эрру: "Ведь и вы написали хорошо". Мне кажется, что комплименты, которые доставляют мне удовольствие, другим не могут быть приятны. Если бы не это, я охотно бы их говорил.
Франс рассказывает, Мирбо смеется, Жорес слушает, поворачивая голову, смотрит то на одного, то на другого, Бриан весел. Не смею ничего сказать в присутствии этих людей, которые ведут Францию. Сколько знаменитостей в одной комнате! А ведь быть может, и я произвожу на них какое-то впечатление, и, быть может, любая моя шутка рассмешила бы их.
- Знатоки, - говорит Жорес, - предсказывают нашей газете хорошее будущее. Наш тираж сто сорок тысяч. Будет огромный срыв, но у нас большие возможности. При семидесяти тысячах газета покроет свои расходы.
Леон Блюм, деятельный, лихорадочный, похож на нимфу Эгерию. Смотрит на Жореса, который что-то начал писать, и говорит:
- Прекрасно.
Жорес, подойдя ко мне, благодарит, просит не медлить со следующим очерком. Мне кажется, что я вижу все это во сне. И вечно эта смешная боязнь отвечать комплиментами на комплименты.
28 апреля. В Шомо. Прежде всего, почему я решил уехать из Шомо? По трем причинам: административным, религиозным и моральным.
Необходима более тесная связь между мэром, советниками и избирателями. Избиратели не должны терять на другой день после выборов всякий интерес к тому, что происходит в мэрии. Центром должна быть школа. Хорошие дороги, гигиена, и все это - экономно, но без скаредности. Дело не в том, чтобы сказать: "Наша касса полна", - а в том, чтобы сказать: "Мы израсходовали деньги, но с пользой".
...Республика. Ей мы прежде всего обязаны всеобщим избирательным правом. Когда-то обвиняли республиканцев в том, что у них грязные руки; теперь их обвиняют в том, что они хотят предать все мечу и огню. Если они кричат: "Да здравствует всеобщий мир!" - их обвиняют в том, что они продались. Так как же наконец? У республиканца должно быть высокое представление о морали. Он хочет свободы для человека. Положить предел обогащению одних и помочь другим в их нищете.
10 мая. Маринетта растерянна. По ее словам, я похож на блаженного. Она плачет.
- Мне кажется, что ты перестал быть литератором.
- Я тот же, что и был, но вырос, стал шире.
Я ищу в ее глазах огонек, но он не зажигается.
- Столько усилий, и для чего? - продолжает она. - Эти люди не понимают тебя. Ставят себя выше. Какая нелепость!
- Ничто не пропадает. Я буду доволен, если хоть один из них сдвинется с мертвой точки. Если шевельнется в нем мысль. К тому же никогда не следует думать о результатах.
- Но ведь ты так рискуешь.
- Чем? Что меня будут оскорблять? Вызовут на дуэль? Но ведь если я не буду делать то, что должен делать, то умру от тоски, от отвращения.
- Вот, вот. Ты говоришь, как апостол. Кончится тем, что ты станешь святым.
- Ну и что же?
- Святым безбожником.
- Если такова моя судьба... Мысль у меня течет светло, как ручей, и ее не остановишь.
* Вишневые деревья. На каждой ветке перевязь из цветов.
* Сад. Почти слышно, как гудят новые ростки.