18 мая. Выборы. Может быть, только я один отношусь к ним серьезно.
8 июня. Стиль чистый, какою бывает вода, когда она светлеет, как бы постепенно стачиваясь о каменистое русло.
* В Париже я им рассказываю о выборах, о делах мэрии. "Неужто до того дошло? А мы думали, что ты это для смеху..."
* Беспроволочный телеграф. Согласен. Но куда же денутся наши очаровательные ласточки? Где же им сидеть?
11 июня. Я получаю на имя мэрии одни лишь проспекты фейерверков. Неужели они воображают, что мы только и делаем, что устраиваем празднества?
20 августа. Старуха пробует поднять вилами сноп люцерны и перекинуть себе на спину. Но не в силах. Она зовет Филиппа.
- Да вы надорветесь до смерти, - говорит он.
Она отвечает:
- Вот и хорошо!
Филипп не спорит, да и она не настаивает.
Он вскидывает вилы с люцерной ей на плечо.
- Подожди, дай передохнуть, - говорит она, ослабев.
Она подкладывает под вилы носовой платок. Теперь ее совсем не видно. Место старухи занял сноп люцерны, и он удаляется.
Кролики выглянут из ящика и увидят - о, Шекспир! - эту шагающую люцерну.
30 августа. Я потерял в своей жизни тысячу лет.
1 сентября. Почему я записал это? Почему сохранил записанное? Мысль ничем не примечательная, серая. Да, да, вспоминаю. Я написал эти строки, лежа в траве, и сохранил их потому, что они спасли жизнь перепелке.
6 сентября. Поэт Понж. Я не совсем уверен, что моя статья о нем ему понравилась.
Соседи говорят ему: "Господин Ренар пишет, что ты запрягаешь в плуг звезды. Что же это, он смеется над тобой?" Другие говорят: "У тебя будто бы пальцы запачканы в земле, когда ты пишешь. Что же это он тебя попрекает, что ты рук не моешь?" Третьи: "Ты говорил, что вы с господином Ренаром - друзья. А он тебя здорово отделал!.."
* Я подслушиваю у дверей, даже через замочную скважину, шумы жизни.
* Крестьянин. Вот простой человек. Присмотритесь к нему. Смотрите подольше... и через две недели, три недели, через десять лет напишите об этом человеке одну страницу... Во всем, что вы скажете о нем, быть может, не будет ни слова правды.
12 сентября. Каждая строчка в записной книжке должна быть сочной, как земляника.
19 сентября. С того дня как я узнал крестьянина, все буколики, даже мои собственные, мне кажутся ложью.
24 сентября. - И я думаю также о социализме, - говорю я Маринетте. Это увлекает. Я говорю: Нужно жить, писать, зарабатывать деньги для тебя, для Фантека и для Баи, но я не могу не думать о социализме. В нем - целый новый мир, и там надо не создавать себе положение, а отдавать всего себя.
- Вот этого, - говорит она, - я не понимаю.
- Чего "этого"?
- Когда ясно видят, что нужно делать, и не делают.
- Значит, - говорю я, - если тебя увлечет мысль стать сестрой милосердия, ты ею станешь?
- Конечно.
- А муж? А дети?
Она не отвечает потому, что плита раскалена и нужно жарить куропаток.
Баи сидит на буфете, я целую ее и говорю:
- Твоя мать сама не знает, что говорит.
- Нет, знает, - отвечает Баи, точно я назвал ее маму сумасшедшей.
Хотя я и не являюсь социалистом на практике, я убежден, что в этом была бы для меня настоящая жизнь. Если я не живу так, то это не от невежества, это от слабости. Здесь всё: ты, и дети, и наши буржуазные традиции, и привычки человека, для которого искусство все же профессия. У меня нет мужества порвать цепи. Если я не претендую на триста тысяч франков гонорара, как Капюс, я хочу иметь десять тысяч, пятнадцать тысяч. Если мне и наплевать на Академию, успех мне не безразличен. Если мне безразлична светская жизнь, у меня все же есть двое-трое друзей в Париже, с которыми мне приятно провести два-три вечера в неделю. Я не способен блистать в этой среде и никак не способен броситься вот таким, как я есть, в ту, другую среду. Вот и все.
4 октября. Да, да! Они невежественны, лукавы, злы, но существуют нищета и болезни. Выворачивай свои карманы, вместо того чтобы их поучать!
5 октября. Отъезд. О, как это подло возвращаться туда, где светло, и покинуть эту маленькую деревушку, которую ждет такой холод и такая печаль!
* Один день в неделю я верю в прогресс человечества, я призываю его изо всех сил; остальные шесть дней - отдыхаю.
11 октября. Крестьяне и природа. Все эти физические и моральные бедствия под таким небом! А ведь земля вся усеяна деревнями.
* Девочка прыгает через ограду, останавливается, прислушивается, никого не замечает; один прыжок - и она уже в поле, вытаскивает из-за пазухи любовное письмо и читает его, укрывшись среди стада огромных быков, которое она погонит на ферму.
* На картофельном поле у всех крестьян такой вид, будто они роют себе могилы.
* Вечер. Луна, Юпитер. Ползущие туманы. Кучка деревьев, переходящих вброд реку. Собака делает стойку. Невидимые быки.
В замке темно, но столовая освещена, свидетельствуя о том, что там люди обедают согласно этикету.
Тонкие тополя, тяжелые вязы. Наплывает туман - тополя тонут, а вязы подымают голову.
Слышно, как река течет в самых недрах земли.
Минутами все тонет. Это потоп.
Возвращаемся домой, даже во рту сырость. И немного страшно.
* А все-таки самые низменные черты мы обнаруживаем у наших врагов.
19 октября. Ах, какие прекрасные вещи можно было бы написать, если бы не мешал вкус. Но в том-то и дело, что вкус - это вся французская литература.
21 октября. Осенний салон. Каррьер, Ренуар, Сезанн, Лотрек. Хорошо, но все же слишком мудрено.
Величие и порок у Лотрека.
Сезанн. Варвар. Надо пройти через увлечение всякой прославленной мазней, прежде чем полюбишь этого мастера, плотничающего в живописи.
Ренуар, быть может, самый сильный, и дай ему бог! Этот не боится красок: на соломенной шляпке посажен целый сад, просто ослепляет в первую минуту. Присматриваясь, замечаешь, что губки у девушек Ренуара начинают улыбаться!.. А у цветов открываются глаза. У меня тоже открываются глаза.
Валлотон, грустящий по пустякам обойщик.
* Прекрасной жизнью живет Сезанн, не выезжающий из деревни на юге. Не приехал даже на свою осеннюю выставку. Не прочь получить орден. Как, впрочем, и другие бедные старики-художники, прожившие достойную удивления жизнь и видящие теперь, когда смерть уже близко, как наживаются на них торговцы картинами.