Характерная особенность записей Сомова — их откровенность, детальное описание многочисленных любовных сцен. Автор часто передавал их на каком-либо из известных ему иностранных языков: французском, английском, немецком, испанском или итальянском. При этом, кроме французского, Сомов не знал никакой из этих языков в совершенстве, что зачастую затрудняет понимание текста.
В переписанных, чистовых записях художник применял еще и несложный шифр подстановки — шифр простой замены, точнее, так называемый «шифр Цезаря». Такой тип кодирования предполагает шифрование каждой буквы с помощью другой, отстоящей от нее в алфавите на фиксированное число позиций. Сомов использовал буквы дореформенного русского алфавита и при шифровании производил сдвиг по алфавиту на одну букву: так, например, «Б» шифруется как «В», «В» — как «Г» и т. д. При этом «Ѳ» декриптуется как «Я», а «I», аналогично с «Ѵ» — как «И». Буква «Й» игнорируется, твердый и мягкий знаки присутствуют в алфавите замены, но в исходном алфавите их нет (иными словами, они есть в криптотексте, но отсутствуют в расшифрованном). При этом Сомов сливал некоторые слова вместе, смешивал зашифрованный текст и открытый, русский и иностранный.
Впервые шифр появился в дневнике в записи от 3 января 1930 г.: «Одна из рпи Е. вьмѵ елѳ впдѵ Пана, елѳ “Д. и Хлои”, Е. тiгэм тсфлпi оѵщмжоэ. Гесук по: “Ноэ пшжо ожрсиѳуоп, опфнжоѳ еэмѵжутѳ юсжлъкѳ”. Ѳжнф: “Офшупзжвэеѵ, еѵн иеэтоэу!”. Ѵшмжо лѵлпi шфежпьi, лпдеѵ туоiу! Ѳбидсѵ гофусiтжвѳ!», что расшифровывается следующим образом: «Одна из поз Д[афниса] [т. е. Снежковского] была для бога Пана, для “Д[афниса] и Хлои”, Д[афнис] сидел с рукой на члене. Вдруг он: “Мне очень неприятно, но у меня делается эрекция”. Я ему: “Ну что же [за] беда, дам здесь нет!”. А член какой чудесный, когда стоит! Я взыграл внутри себя!».
Сомов шифровал дневник с листа и часто ошибался: забывал зашифровать отдельные буквы или шифровал их не посредством следующих, а, напротив, — предыдущих. Со временем художник упростил принцип шифрования. Новый шифр впервые применен в тексте записи от 6 ноября 1930 г. Сомов отказался от использования «Ѵ» и «Ѳ». Таким образом, чтобы скрыть букву «Ю», он ставил «Я», а чтобы зашифровать «Я» — «А» и т. д. Буква «З» в шифре стала обозначать букву «I» в открытом тексте (часто, впрочем, верно и обратное); «Ю» — «Ы»; «Ы» — «Щ»; «Ж» — помимо «Е», также и «Э». Вообще же существовало множество переходных вариантов записи, когда оба типа шифрования смешивались (например, в записи от 28 ноября 1930 г., где «З» в разных случаях обозначает «Ж» и «I»).
Ключи к шифру Сомов записал на отдельных листах и хранил вместе с другими документами. Эти листы были переданы Брайкевичами Е. С. Михайлову, но в отдел рукописей Русского музея они не попали (мы впервые публикуем здесь автограф ключа к одному из вариантов шифра).
К. А. Сомов. Лист с ключом к шифру подстановки, используемому в дневнике. Частное собрание
Рассуждая о причинах, которые подвигли Сомова зашифровать дневник, необходимо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, простота шифра заставляет предположить, что он хотел скрыть некоторые фрагменты текста от беглого взгляда случайного читателя. Во-вторых, художник подражал здесь определенному образцу — зашифрованным дневникам Самуэля Пипса (об этом рассказано ниже). Как бы то ни было, шифрованные записи особенно ценны тем, что Михайлов при цензурировании дневника обычно лишь зачеркивал их, поэтому они могут быть прочитаны без особенных затруднений. С большим тщанием племянник художника относился к уничтожению открытого текста любовных сцен. При этом вместе с текстом, который в самом деле мог представлять опасность, Е. С. Михайлов по ошибке уничтожал и находящиеся рядом совершенно невинные фразы.
В предисловии к публикации Подкопаевой и Свешниковой, равно как и в комментариях к ней, отсутствуют указания на то, что часть записей испорчена или зашифрована. Однако это меньший из недостатков издания 1979 г. Публикация Подкопаевой и Свешниковой показывает неумение и/ или нежелание ее авторов выявить в источнике ценное и корректно передать авторский текст: он по существу составлен из слов, произвольно выбранных из рукописи, благодаря чему смысл высказывания часто меняется на противоположный. Подкопаева и Свешникова объясняют это так: «Сделав много купюр, мы неизбежно создали как бы свою призму в восприятии тысяч страниц сомовского текста, исписанных бисерным почерком миниатюриста. Задача была в том, чтобы не упустить главного, ценного, не нарушить элементарной человеческой этики и в то же время избежать идеализации»[211]. На наш взгляд, настоящим критерием отбора материала для публикации Подкопаевой и Свешниковой было стремление приблизить — пусть посредством намеренного искажения текста — высказывания художника к магистральному для 1960—1970-х официозному взгляду на историю отечественного искусства конца XIX — начала ХХ в. Вместо денди и настоящего мастера, смелого и тонко чувствующего, каким показывает Сомова полный текст дневника, в кривом зеркале публикации Свешниковой и Подкопаевой художник предстает кем-то наподобие непрестанно брюзжащего насельника позднебрежневского пансионата для творческих работников.
211
Подкопаева Ю. Н., Свешникова А. Н. К. А. Сомов и его литературное наследие // Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников. М.: Искусство, 1979. С. 5. Следует отметить, что это единственное описание дневника Сомова в научной литературе.