Как раз мы переживаем очень любопытное время. Теперь уже все уверены в том, что «конец близок», в этом, говорят, уверены «сами коммунисты» и даже верховники. По проверенным сведениям, в Москве царит полная растерянность. Совдеповские крепостные передают друг другу с затаенной радостью рассказы о тех разногласиях, которые возникли в среде Коминтерна, о том, как один из приглашенных ораторов предлагал сдать власть ввиду неминуемого краха.
Как раз утром, не будучи в состоянии что-либо делать из-за чувства неуюта и темноты, кончил «Идиота» и находился в нервном состоянии, как вдруг приходит Костя и сообщает, что в 5 ч. утра арестован Мишенька. Явился в сопровождении солдат еврейчик, очень вежливый, и сразу попросил провести к М.Н. в кабинет; сделав очень поверхностный обыск и изъяв несколько бумаг, он забрал Мишу, сказав: «На Гороховую», где ЧК по транспорту. Вся процедура ареста была проделана так быстро и тихо, с утонченной вежливостью, что соседи не слышат и. Из этого надо решить, что задержан Миша из-за каких-то служебных дел, вероятно, все по доносу. Я сейчас же отправился к Добычиной, которая обещала свое содействие. Она сообщила, что Мишу с Гороховой, вероятно, переправят в Гвардейский экипаж, но могут отправить на Охотничий полигон. Она просит узнать, кто следователь.
Оттуда я в Эрмитаж, затем к Гржебиным, затем к Мечникову для свидания с недавно приехавшим Анд. Вик. Иельстремом. Мое письмо, отправленное через одного служащего статс-секретаря с приложением маленькой акварели «Черная речка», он получил. Этот «старый гимназист» и типичный «революционер» всмятку (он даже «сидел») понравился мне меньше, чем в прошлый раз, хотя он внешне мил. Он сообщил мне о росте коммунистического движения в Финляндии. В шествии 1 мая социалистов участвовало 800 чел., а коммунистов 10 000. Он уверен, что Европа поможет голодающей России.
Там же у Гржебина меня изловил Щеголев, чтобы я принял участие в сборнике в пользу голодающих.
Арестован Гумилев, и в его комнате в Доме искусств — засада, в которую уже угодил Лозинский и еще кто-то неизвестный. Говорят, что он обвиняется в принадлежности к какой-то военной организации. С этого дурака стало! У Альберта снова были американцы, и я досадую, что застал их. Это оказался мой старый знакомец С.Р.Гране — брат невесты Аргунского мадам Шатхорн с сыном. Старший ее сын — жених Мимы X. Они уже завтра уезжают на Запад. Здесь у них дела: заводы, концессии, но какие, Альберт не полюбопытствовал. К чаю Стип… Делюсь с ним впечатлениями от «Идиота» и даже читаю ему некоторые пассажи — о бездарности Ганички, лганье генерала Иволгина про Наполеона. Какой, в сущности, трагический смысл заложен в исступленной аналогии князя Мышкина России и разбитой китайской вазой. И если принять во внимание, что устами героя на сей раз говорит автор, то это все в особом свете выставляет и весь (напускной) оптимизм Достоевского. Как понять вообще, что автор всех «да будет, да будет» в «Дневнике», один раз вложивший свою святую святых в уста эпилептика, другой раз — в одержимого бесом гордости Ивана Карамазова и блаженного Алеши, — просто не справился? И разве вообще настоящего Достоевского не следует скорее искать в Иване, в Ставрогине, в игроке, в Раскольникове и даже в Свидригайлове и в Федоре Павловиче, нежели в том же Алеше?
Да и так ли он выразил, как ему хотелось? В ту же Россию так ли он верил? Но, Боже, Боже, какая гениальность! Однако все же он уже склонялся. Настоящие наши вершины — несомненно Пушкин, Гоголь, — тогда-то выкован был и язык (важнейшее чудо — это мгновенное дерзновение речи, зависящее от мгновенного осознания мысли), тогда же были изваяны монументальные типы русской действительности. Гениальны герои Достоевского и Толстого, а все-таки они не монументы, подобно Фамусову, Чацкому, Борису Годунову, Чичикову, Манилову, Подколесину или хотя бы Коробочке.
Бедному Шуре Серебрякову гораздо хуже — плеврит. Исхудал, как скелет. У него теперь воспаление легких. Он уже больше не улыбается. Эрнст в ужасе от всего хозяйства Лансере-Серебряковых.