Райский день, но с сильным ветром. Утром рисовал партию деревьев в парке, на дороге, по которой мы ходим на вокзал, затем дома раскрашивал эти рисунки, досадуя на отсутствие многих ярких гуашевых красок и на то, что у меня, наконец, совершенно сломались мои комнатные очки — стекло вывалилось из роговой оправы и упало на оселок… Для работы с натуры это не имеет значения, ибо я и так работаю без них.
Днем с двумя Атями, Татаном и Мотей совершили восхитительную, упоительную прогулку к «Супругу Благодетелю» и далее, к прудам и к острову Лебедей. Мотя, в погоне за цветами, спугнула влюбленную парочку, приютившуюся там ворковать на велосипедах.
За мной — приглашение из Мариинского театра на репетицию «Пиковой дамы». Придется впрягаться в лямку.
Ясно, но сильный, назойливый ветер. Утром раскрашивал вчерашние зарисовки и пошел было в поисках новых мотивов, но ветер не давал сосредоточиться, и к тому же я весь растерянный из-за отсутствия очков. Попробовал порисовать памятник Павла (я очень ценю эту статую, достойную Щадова) и отправился к крепости, но по дороге снова — спускающееся стадо коров, среди которых мне почудился черный бык. Присел у сарая Адмиралтейства, очень романтично паслись на полянке перед богатой «черной» дачей, вокруг мраморной вазы, пестрые коровы. Там еще недавно жил какой-то простой артист, но, видимо, выехал, как те же два жутких гомункула, которые помещались на нашей улице. Без них Павловск очень выиграет. А затем уныло поплелся домой.
Днем мы попытались повторить вчерашнюю прогулку, избрав целью «белую березу», но настроение выдалось иное. Отдыхали у величественных сосен… у «белой березы» задержались, собирая хворост… Набрали вязанку, которую Мотя повезла на коляске Татана. Я от них отстал у Константиновского двора и пошел рисовать Розовый павильон (где ко мне подошел почтенный Телепоровский, желающий, чтобы я принял участие в художественных порубках в парке), а затем — дивный вид на залитый светом остров кн. Ливен с его кудрявым, сильно разросшимся дубом. Как радовался в свои молодые годы бедный Леонтий в 1918 году, когда их дача была цела, и Шура жив, и все дети в сборе!
Пасмурное утро, а затем — дождь. Пасмурное начало дня из-за скверного настроения Акицы после ее бессонной ночи. Татан всю ночь орал, требуя грудь. Мне сдается, что Акица ревнует к несчастной Моте, что я проживу из-за репетиции «Пиковой дамы» два дня вдвоем с Мотей в пустой квартире. (Кока на работе или у Марочки.) Ее опасения не обоснованы. У меня сердце разрывается, когда вижу, как она мучает Мотю. В этом духе и велась беседа, которая привела к известному прояснению атмосферы.
В 3 часа я отправился к Анне Петровне, у которой собрались ее ученики по Фототехническому институту, деканом художественного факультета она состоит. Ее шустрая племянница Наташа Морозова составила отличный альбом снимков памятников Лазаревского кладбища, он совершенно готов для издания. Симпатичный, длинноносый, слегка заикающийся Г.Н.Парнок собрал решетки, скамейки Павловска, Петергофа, Царского Села; Л.В.Пузырев снимал деревянную скульптуру в маленьком музее Аничкова дворца; хитроглазый Е.Д.Туплинский сделал ряд очень удачных портретов революционных деятелей (для меня все незнакомые; среди них очень характерен Тютчев) по заказу Музея революции. Менее удачны портреты художников и ученых знакомого мне Я.М.Чернова, и совершенно любопытны снимки его жены Августины Давыдовны, «специализирующейся» на съемке детей. Впрочем, сильное впечатление на меня произвела серия ее фотографий, изображающих подростков 12–13 лег, мальчиков и девочек, которых она заставила изображать краснокожих индейцев и для этого случая совершенно оголила. Особенно прекрасна одна уже совсем почти взрослая девочка, видимо, интеллигентского круга. Странные нравы наших дней. В моем детстве ничего подобного не было бы мыслимо. Впрочем, как раз о таких «играх» я особенно тогда мечтал и, становясь в положение одного из снятых мальчиков, я сейчас преисполнен зависти. Я не утерпел даже попросить у нее для себя отпечатки.
Сейчас с уходом Анны Петровны вся компания чувствует себя осиротевшей и желала бы создать фотографический архив, но для этого пришлось бы включить бойкого европейца, председателя секции фотографии Сорабиса, а это им не хочется. Решили не поддаваться модным фокусам «хозяйственной» фотографии, подражающей живописным приемам. Для меня идеал старой фотографии — Надар, Деневьер, Лоране, Бианки, в которых нет именно этого вторжения в чуждую область, этой безвкусной имитации (ох, как надоели все эти Шерлинги).