Меня навестил Эрнст, который в ужасе от легкомыслия Зины Серебряковой.
Темнота. По пути в театр меня нагоняет мой гимназический приятель Гриша Калин — седой, но, в общем, еще довольно похож на себя. На сей раз был рад встрече. Он секретарь того учреждения, которое прежде называлось городской думой, и имеет большие связи в Смольном — там отделение городской коммуны. Сын — лоботряс, подтвержденный фиктивной справкой, отлынивает от воинской обязанности. Сам Калин склонен к шуткам и цитирует Диккенса на каждом шагу. Ленина называет гением (попал на его сенсационную речь, произнесенную на каком-то съезде политпросветов), но тут же признал его сумасбродство: себя самого (Ленин) назвал пролетарием, а потом поправился… А речь Ленина действительно как будто интересная — признание полного поражения на всех экономических фронтах. Позже слышал, что в Москве эту (напечатанную) речь полиция срывала со стен и заклеивала. Мне ее не удалось прочесть, хотя я ее усиленно искал. Лишь прочел случайно сохранившийся фрагмент. Аналогичную речь через день или два произнес, говорят, и Троцкий, но я узнал о ней, тоже не читая. Полная уничижений пролетариата, невозможность отступления, ибо надежда на заготовки, — все это передано с чужих слов, отчасти Акицы, потрясенной этой речью, которую прочитала у Марии Андреевны. Обрушивается Ленин на коммунистов, заболевших чванством, взяточничеством, и почти все невежественные, надо-де бороться с волокитой, унаследованной от старого режима, и с чисто национальным явлением — взяточничеством. Что же он не видит, как именно «они» искусственно воспитали и ускорили этот порок, возведя в принцип, что никто не в состоянии жить на свое содержание и все принуждены кормиться так или сяк на стороне. И почему ни слова о других двух, еще более тяжелых и чисто национальных пороках — о маниловщине и о дилетантизме? Не потому ли, что этих пороков он и являлся первосвященником? Эта речь отнюдь не утешает меня (ибо я потерял веру в то, что «они» способны дать жизни жить\) и, напротив, наводит на мысль, что и брюмер у нас невозможен, что «циклон брюмера» разрядится в чисто русскую великую и сентиментальную самоубийственную до конца слякоть! С Калина я взял слово, что он посетит меня.
От репетиции я в некоем ужасе. Впечатление, что я учу баранов и медведей быть людьми. Монахов имеет со мной объяснение насчет финансовой стороны. Торгунов, какой-то важный чин от финансов, чуть ли не министр финансов по Петербургу, бывший буржуй, сын почтенной коммунистической семьи, но предавшийся коммунистам, советует Монахову повысить цены до 100 000 за кресла первого ряда, ссылаясь на пример Москвы, в частности Художественного театра…
Захожу в Эрмитаж. Потом на аукцион в Общество поощрения. Милый корниловский сервиз (у нас остались четыре чашки, и то без ручек) пойдет ниже 400 000.
Вышла моя монография Эрнста. Увы, Александр Бенуа на обложке без «Ъ», а иллюстрации крайне неудачны (краски нет, да и клише перетравили). Общее впечатление мизерное. Но оно, пожалуй, соответствует моему истинному положению в мире.
Дома Гаук, приносит второй номер берлинской «Жар-птицы» и книжку переписки «Мира искусства». Билибин извещает довольно дурацким письмом с еще более дурацким введением обнаглевшего Лукомского, что он начал в Каире, что и там не солоно живется, что арабы — плохие меценаты, что он пишет с двумя учениками огромную картину из византийской истории. После страниц дневника Леонида Андреева, полного паники, — статья о полетах аэропланов… В общем, от текста и иллюстраций веет провинцией. Мы куда зрелее. Под орех отделан портрет мадам Шухаевой Саши Яши, но, боже, какая это глупость. Добужинский (у них Акица была тоже) уже оптирован Литвой.
Захожу в «Кармен» прослушать, что будет петь Ершов, однако пел Куклин. Не нравится мне Марочка — жена Коки, актриса.
Новый скачок цен из-за пошлин.
Начал два вида Павловска — вид на храм Дружбы сверху и Сильвия со статуей Талии для выставки…
Чтение газет стало исключительным делом; между театром и домом — только две витрины.
На репетиции огорчен Монаховым: никакой легкости и никакого не получается веселья. Это злой гувернер, а не Маскариль.