После этой официальной балаболки начал мычать сам Татлин — истинный гений авторекламы и шарлатанства. Причем демонстрировалась прикрепленная к стойке пестрая, раскрашенная, как полагается, диаграмма, в которой излагалась академическая система левых, требующих не столько своего права на существование с правыми, но и паритетности. Чтоб не отставать от товарищей, они готовы разбиться на три факультета, причем взяты «эстетики», сымпровизированные Пуниным на одном из наших заседаний:
1) факультет материальной культуры;
2) факультет органической культуры;
3) факультет чего-то вроде «Конструкции утилитарной живописи» — и вообще постараются играть всю комедию Мольеровской церемонии.
Тов. Мансуров по мере пояснений Татлина и Исакова (вслед за Татлиным прочитавший самый регламент) водил палочкой по диаграмме, что представило всему особенно внушительный вид. Белогруд попробовал было опротестовать поворот дела, сдать все комиссии, но ехидна Штернберг, специально привезенный Татлиным из Москвы, тут пошептал что-то Кораблеву, и тот с решимостью чиновника времен графа Дм. Толстого снял протест с распорядка дня, заявив, что власти требуют немедленного обсуждения того, что принято в Москве. После этого я ушел, но Щуко вечером рассказал, что дошло до настоящего скандала. Еще пробовал критиковать проект левых Н.Радлов, но и его Кораблев самым бестактным образом осадил, сославшись на уже готовый декрет, и тогда все «правые» и многие ученики удалились из зала заседания. Белогруд прибегал затем к протестам и стал было убеждать, чтобы они вернулись, но его не послушали. Теперь будет еще одно заседание, но я уже на него не пойду. О, как я досадую, что не удосужился до сих пор подать в отставку. Но вот и сейчас можно было бы, но это так скучно, нужно сочинять какой-то вздор, а в душе не перестает жить надежда, что и так все это марево рассеется.
При выходе встретил Петю Соколова. Он ведь ходит с планом бегства в Англию. Один капитан предложил ему за 5 лимонов переправить в угольном ящике. От Леонтия и Миши письмо. Он видимо приободрился. Раскладывает пасьянс.
Тороплюсь домой принять Н.И.Комаровскую с мужем (у нас же был Женя Михайлов, снимающий для журнала Бродского мои вещи), явившуюся в условленный час. Н.И. сразу же остановила свой выбор на «Виде храма Дружбы», который я ей уступил за 800 000 вместо миллиона. Теперь придется мне сделать второй, для выставки «Семинарии». Михаил Иванович был лирически любезен. Он горько жалуется на дела в Михайловском театре. Публика не ходит, денег нет! Да и в Мариинском немногим лучше. Татан стал конфузиться гостей. Сидели, потчуемые шоколадом, недолго, ввиду вечернего спектакля.
Вечером я с Атей на «Рюи Блазе» с Волконским, который менее сладок, нежели Максимов, но и менее тверд, а оба вообще очень плохи и глупы. Петров, словив меня, жаловался на трудности «Жизни как сон». Вполне убежденно поддерживаю его. Монахов, напротив, вцепился. Что им далось? Кассу он отстоял. Соколов стал кивать на каких-то мальчишек в Политпросвете, но Монахов сразу к ним отправился и мигом отстоял независимость театра. Все «работники искусства» сняты со снабжения натурой, а потому ставки будут (когда еще?) увеличены — минимум 700 000, максимум 3 лимона.
Гришина Людмила Самойловна уехала за границу. Уехал и Лашевич! Разумеется, это массовое бегство!
1922 год
С выставки поморского искусства в Русском музее украли две иконы. Одна с изображением Петра и Симона, другая — Андрея и Дениса. Завязалась длинная и нудная процедура допроса служителей залов, затем научных сотрудников. Но это ничего не дало для выяснения случившегося. Иконки маленького размера, и их было легко вынести.