Поговорили о новой книге Анцыферова «Душа Петербурга», очень хвалили ее. Белкин только удивлялся, что автор не привел очень важные стихи М.Волошина, где, в сущности, чудесно суммированы все выводы самого Анцыферова. Речь была перенесена на необозримую единственную красоту Петербурга. Основанием такого утверждения послужило единственное лето, проведенное Белкиным в Петербурге, когда он поработал с упоением, изучая краски летних закатов, указывая на тот основной красивый эффект весеннего периода, когда солнце стремится к закату, все окутывается золотистым кружевом, например, в Таврическом саду большое смещение золотистого в сером, какой-то пасьянс былого величия.
Рассказывали о занятиях А.Н.Остроумовой в Париже у Уистлера. Когда он спросил ее, у кого она училась, и она назвала Репина, ответ был: «Не знаю». Затем Уистлер предложил своему помощнику (в Париже была отдельная его мастерская, которой руководил этот помощник, сам мэтр бывал наездом) отобрать у Остроумовой все «лишние» кисти и краски, оставить и того и другого по три-четыре. За год работы Остроумова привыкла к обобщенности и простоте, выявляя главное, и только тогда ее работы были признаны «удовлетворительными».
Еще был забавный эпизод с Горбаневским. Он писал в Пскове пейзаж с видом одной церкви. На его работу смотрел мастеровой подвыпивший, а затем выпалил: «Брось! Ничего не выйдет!» — повторив свой совет через несколько интервалов еще два-три раза. Художник не вытерпел и спросил: «Почему он так думает?» В ответ: «Говорю, ничего не выйдет! Брось!» Приподнятый тон голоса его испугал, эта уверенность «ничего не выйдет» сбила хороший порыв творчества.
А.Рылов по поводу «ничего не выйдет»: рассказал аналогичный случай с художником в саду Русского музея. Те же советы бросить, что ничего не выйдет. Художник попросил его не мешать. Тот побрел дальше и намеревался группу молодых людей, тоже писавших этюды, распропагандировать, но это только утвердило их намерение противостоять. Они заявили: «Мы его знаем, это наш профессор!» (sic!)
Попутно вспомнили Чахрова, его бездарную программу этого будущего метра. Он написал колоссальную панораму наших октябрьских переворотов в Москве. Сейчас он ее привез в Питер в багажнике на попутной. Это же свыше 60 пудов! Воображаю — шедевр!
А.Б.Лаховский вспоминает, как один-единственный раз Репин рисовал при учениках. Моделью служил кобзарь. Репин воодушевился, воспоминая Малороссию, попросил лист бумаги и начал рисовать. Рисовал робко, чуть дотрагиваясь до бумаги, затем стал все больше и больше вырабатывать, и вышел дивный рисунок. Репин встал со словами: «Хорошо провел время!»
Особенно ценил сам Репин портрет Беляева (Русский музей). А.И.Кудрявцев по заказу музыкального общества сделал копию с этого портрета. Репин ее одобрил. Стоит, смотрит на портрет: «А знаете, как он почернел, а ведь в начале был светлый, сверкал. Бриллиант на кольце так был написан, что прямо сверкал. Когда портрет был за границей, то в одном немецком журнале появилась карикатура на него. Был изображен Беляев и весь портрет был исчеркан лучами света, исходящими от бриллианта».
Особенно забавна история с его (Репина) программой, рассказал А.И.Кудрявцев: перед выступлением на конкурс ее Репин потребовал, чтобы ученики представили эскизы. Подходит к нему П.И.Сепп и говорит, что не согласен с его мнением. «Почему?» — «А потому, что эскиз — это есть интимная вещь, которую художник не должен до поры до времени предъявлять на суд публики». — «Что же, это, может быть, и так», — сказал Илья Ефимович. Так Сепп и не представил никакого эскиза и работал над своей программой у себя в мастерской, никому не показывая. Настало время выпуска. Помню обход Репиным мастерских конкурентов. Кудрявцеву надо было видеть Сеппа, и вот, идя по коридору, он видит, что Репин выходит из его мастерской. Кудрявцев туда, просит показать картину, тот соглашается. Кудрявцев поглядел и ахнул: стоит — ничего вымолвить не может, настолько озадачила картина, на которой изображен был всадник, сидящий лицом к хвосту лошади. Наконец Кудрявцев спрашивает: «А Репин видел? Ну, как она ему понравилась?» — «Кажется, понравилась, — как всегда флегматично отвечает Сепп. — Он сказал: “Вот так штука!”»
Закончился наш обед. Мы вдели в петлички астры, которыми был украшен стол. Причем Белкин предложил считать астры нашим символом. Решили устроить выставку и обязательно собираться раз в месяц, хотя бы в помещении общества Куинджи или в Доме искусств. Первое собрание намечено на пятницу 30 ноября.
Дома печатал гравюры, сделал пять рисунков. Спать лег только в 5 часов. Да! С выставки украли картины Сычева и Руднева».