Петр Иванович был очень взволнован и шутил: «Вот было бы недурно на одном щите выставить акварели В.Замирайло, а напротив — стенд Е.С. Кругликовой». А потом он вступил в беседу с В.Воиновым и уверял, что рисунки Д.Митрохина навевают эротические мотивы, и, подведя нас к иллюстрациям «Дафниса и Хлои», сказал, что здесь явно выразилось неумение Митрохина рисовать человеческую фигуру (особенно «от себя»). Показывая на Хлою, он с ужасом произнес: «Ведь это гадость! Это не наивная Хлоя, а форменная блядь!»
Разговор переметнулся на «таинственный» дневник профессора Эрмитажа Альфреда Кубе. Оказывается, он скрупулезно ведет записи, кто, когда и по какому поводу его обидел, какие были недоразумения с лучшим его другом Владимиром Кузьмичом Макаровым. Представляю изумление, когда добрейший Макаров узнает, каким он запечатлен своим лучшим другом!
Оказывается, вчера из Москвы нагрянул десант музейных деятелей — самых боевых искусствоведов, известных авторитетов, таких как А.Эфрос, Н.Машковцев, Н.Романов, Т.Трапезников во главе с И.Грабарем. Последний всегда останавливался у меня. На этот раз уклонился. С.Тройницкий сообщил, что москвичи прибыли не с доброй целью. Они настроены решительно выполнить свою миссию: создать в Москве грандиознейший музей западного искусства. Для него уже подготовили солидную базу: расформировали Музей Александра III, Румянцевский музей превратили в нечто научное, вроде хранилища книг. Даже для Третьяковской галереи подыскали новое помещение, чтобы было куда свозить изъятые из петроградских музеев шедевры. Именно шедевры, на меньшее они не согласны. Наметили взять именно самое уникальное: Из Русского музея — «Смольнянок» и Венецианова, а из Эрмитажа — Рубенса, Рембрандта и непременно Рафаэля, вплоть до того, чтобы из Станцев вынуть фреску. В голове не укладывается, как такое сумасбродство могло зародиться у москвичей, или и здесь вмешался дьявол? Следует отрезвить такие угарные аппетиты. Сажусь за «Открытое письмо москвичам». Завтра зачитаю и выслушаю их реакцию.
Заседание Совета Эрмитажа совместно с москвичами. На помощь к ним пришел заведующий академическим центром НКП Кристи. Я смотрю на Грабаря и думаю, когда он поддался соблазну дьявола. Поистине неисповедимы блуждания человеческие. Странно видеть друга Грабаря в роли современного чуть ли не мародера. Так ополчаться на то, что было и ему свято и дорого, — это граничит с безумием. Что им двигает сейчас: страх, азарт, трусость, помрачение ума? Неужели и меня могут когда-нибудь науськать, как песика?
Вот она реальность, вот откуда исходят судороги искалеченного сознания.
Грабарь: Мы приехали как друзья, с довольно узкой задачей: выявить произведения искусства для музеев Москвы. Мы не выступаем как директивная миссия…
Я: Перечисленные вами предметы для изъятия представляют основу первоклассных музеев, что вы из них можете сделать, вырвав из слаженного ансамбля?
Грабарь: На каждое изъятие будет составлен соответствующий протокол…
Эфрос: Безусловно, важно полное согласие. Мы рассмотрим каждый фонд, каждый запасник. Остается лишь сообща определить: что вам, что нам.
Грабарь: Завтра мы должны совместно рассмотреть спорные вопросы, осмотреть фонды и запасники.
Тройницкий: О, тревога не утихает. Эрмитаж и Русский музей бурлят. Необходимо сотрудников успокоить. Они полны догадок, спрашивают, что готовить для отправки в Москву и целесообразно ли это? Одни догадки. На что еще намерены покуситься наши любезные друзья из столицы? В такой нервозной обстановке невозможно осмотреть фонды и запасники, определить судьбу каждого экспоната, веками связанного с Петербургом.
Машковцев: Вполне естественно, что беспокойство растет. Нас не так поняли. Мы задерживаем выполнение нам порученного и нами намеченного. Допустите нас в фонды и запасники.
Макаров: Требую участия в этой неблагодарной затее и представителей загородных дворцов-музеев. Поскольку москвичи действуют исподтишка, просят предъявить описи, инвентари, то заявляю, что они не соответствуют наличию предметов, в них указанных. Одни экспонаты перегруппированы внутри петербургских музеев, иные похищены в годы войны.