Атя с Зиной были на выставке в Академии и вернулись удрученные, как от правых, так и от левых. Вещи приличные тонут в чудовищном хламе. Татлин и Мансуров вывесили по плакату, в которых они негодуют друг на друга. В одном из них и угроза мордобоя. Татлин как раз громко перорировал перед своими вещами, поучая кучу каких-то серых людей, когда вошли наши дамы. Увидев их, он строго оглядел их с головы до ног и обратился к своим слушателям со словами: «Опять пришли какие-то, придется говорить шепотом». После чего он действительно продолжал поучать шепотом. Не более отрадную картину представляют пояснения глашатая, водящего глупых баранов в безднах отделений выставки. Под «Государственным советом» Репина надпись: «Вот как «они» работали!» Для этого, очевидно, пошляку и гадине Исакову и понадобилось затащить эту картину в Академию.
Кюре Аманде не пришел, но его ожидание испортило остаток дня.
Вечером пришел Тубянский как раз с доклада Сильвена Леви, читанного в кабинете Ольденбурга, — о впечатлениях, вынесенных знаменитым ориенталистом о своем двадцатимесячном пребывании в Азии. Картину он нарисовал безотрадную. Всюду замечается катастрофически быстрый упадок интереса к гуманитарным знаниям, иначе говоря, ввиду тоже огрубения, опошления. Были еще Сережа Зарудный, читавший письмо Качалова из Филадельфии (восторг от удобств американской жизни, жалоба на неблестящие заработки, «всего» останется каждому три-четыре тысячи долларов), И.И.Жарновский и Ф.Ф.Нотгафт. Тася (она наконец призналась Ате, что собирается выйти замуж за Федора Федоровича), приходившая прощаться Леля с матерью, брат Миша и Альберт, и уже в 11,5 часа совершенно пьяные Стип и Платер. Последний своим дурачеством развеселил мою что-то совсем захандрившую Акицу.
Предположительно — день свадьбы Лели в Париже.
Холодно, темно, почти весь день дождь.
Акица в гадком настроении и все жалуется на мигрень. Настрой сказывается на всем доме. У меня болит левый бок.
Захожу к Циммерману исправить адрес посылки АРА (несколько открыток вернулось). Ему стоило трудов убедить
Экскузовича предоставить иностранцам ложу на завтрашнюю «Паковую даму». Я убедил Циммермана, что ему следует самому и отнести в АРА, что он исполнил. Как бы все же не вышло новое недоразумение. Плюгавый и хамовитый адъютантик Экскузовича Иванов может туда все же напустить народу.
В Эрмитаже меня интервьюирует посланец ГПУ, очень невзрачный, тщедушный, молодой и косноязычный еврейчик по вопросу о ряде картин, продающихся в Берлине и вывезенных из России (очевидно, кто-то донес). Только две из них я могу идентифицировать: «Опричников» Новоскольцева, которых я видел в квартире последнего в 1919 или 1920 году (что уже относит дату их вывоза на время после революции), и «Адама и Еву» Пальмы-младшего, очевидно, тот самый фрагмент, который нам предлагали в Эрмитаж для покупки. Но относительно второго я не был уверен. Теперь еще притянут кого-либо. Про списки было целое дело, но его он мне не показал.
В Эрмитаже ждали Сильвана Леви, и по этому случаю Орбели — Боровая вытащили и разложили в кабинете первого все свои главные драгоценности: золото из кладов, сасанидские блюда и прочее. Я так и не дождался французов, но зато насладился этим великолепным случаем — восторженные пояснения Орбели. Между прочим, он мне рассказал хорошую историю про одного армянского царя, который томился в плену у сасанидского царя (кажется, Шапура). Слуга плененного чем-то заслужил особую милость своего нового господина и, когда последний его спросил, чем бы его вознаградить, слуга пожелал одно: устроить грандиозный пир своему бывшему повелителю. Желание было исполнено: пленник приведен из темницы и «весь день и всю ночь армянский царь и его слуга предавались наслаждениям. К утру же царь поблагодарил своего верного слугу, сказал, что он ему еще покажет, как жил прежде, и закололся, а вслед за ним покончил с собой и его верный слуга». Картинно рассказал Орбели и про триумф одного из Сасанидов — празднование победы над армянским мятежным принцем. Все они были для казни расставлены на площади, и рядом с толпой стояли их жены, совершенно нагие, и вот, на глазах мужей, царь выбирал себе для гарема наложниц. После чего на глазах жен были казнены мужья (последнее, может быть, я сейчас присочинил).
В кабинете «граверщиков» обсуждали сегодняшнюю ответную английскую ноту, которая вызвала слово «лорд Керзон снова лезет с предложениями». Нота составлена в крайне вежливом и почти ласковом тоне. Англичане выражают удовлетворение по поводу взятия обратно писем т. Вайнштейна, но во всем прочем остаются при своем пассаже о компенсациях, даже прибегают к чисто торговой угрозе (если сейчас не заплатите, то потом дороже возьмем), и что не очень вразумительно, говорят о возможных других частных претензиях. В параграфах, озаглавленных «Требуют отзыв послов» говорится не о «послах», а о советских агентах, в отношении которых Англия требует полнейшего запрещения заниматься пропагандой. В общем, войной еще не пахнет, но намерение добиться своего просвечивает. Лишь бы наши очень не занервничали. А тогда сейчас же спустят с цепи Румынию и Польшу.