Солнечно, но ветрено и холодно.
К завтраку Стип и профессор Сидоров, у которого на карточке зачеркнуто «ассистент» и сверху написано «профессор». Европеец с головы до ног, то есть страстное желание и неустанное стремление им казаться, сплошной комплимент и реверанс: «Я ваш ученик». От Петербурга, от его художественной жизни в упоении. Пожелал видеть мои наброски и специально мои «ню». («Я все более и более специализируюсь на рисунках, и вот мы в Москве с моими студентами решаем специализироваться на известных категориях; рисунок человеческого тела — одна из них «ню».)
Я ему дал по папке и того и другого, но смотрел он их с головокружительной поспешностью, останавливаясь далеко не на лучшем. Пришлось ему подарить два очень плохих (сам выбрал) рисунка голеньких и набросок к «Медному всаднику».
С виду он статный, одет опрятно, торчащие зубы, близорукий, не то добродушные, не то слащавые глаза за пенсне. Вкрадчивый, тихий говор, на ухо туг. Стип извлек из него какую-то пользу и собирается еще извлечь, а потому ведет себя почти подхалимски, даже разыгрывает, будто ему внушают художественные познания Сидорова в рисунках, тогда как на самом деле — это сплошной дилетантизм при известном шарлатанизме, получившийся от общения с сотнями круглых невежд и провинциалов, и оплачиваемых обязанностях перед ним разыгрывать мейстера. Сидоров — один из представителей страшно модной в Москве науки «искусствоведения» (какая-то подделка под Вельфлина), которую они с гордостью противопоставляют все еще у нас в провинции процветающей «истории искусства».
Кто-то из «моих» подсмотрел то, как он вошел в Эрмитаж перед 78 приведенными с собой экскурсантами и нашедшими себе пристанище в доме на Литейном, у Симеоновой — оказывается, там есть такая казарма для экскурсантов-студентов. Эти разведчики рассказывают, что его [объяснение] сводится ко всяким постыдным общим фразам и к самым легкомысленным выводам. Ничего общего ни с идеей картины, ни со стремлениями эпохи, ни с технической «кухней» не имеющее, однако на раскрытие всего этого претендующее.
После довольно приятного завтрака гоголь-моголем (и в него включила какую-то новую выдумку Акица, которую я выдал за «испанское блюдо») мы втроем идем на открытие этнографического отдела. Однако, подъехав до места назначения, Сидоров констатирует, что уже поздно (он вечером должен был отбыть), и продолжает путь в трамвае, мы же идем и вступаем в мерзкое Свиньинское здание, в первый раз через главную дверь. Эффект розового зала с его верхним светом с первого взгляда довольно импозантен, но бездарность начинает проступать через роскошный и идиотски использованный материал. Нарядности торжества много способствовал зеленый ковер во всю длину зала, который был раздобыт к этому дню Ятмановым (сам хвастался) из храма Воскресения. Отличные ковры устилали и высокую эстраду, и стол, уготованные для членов Совета. На эстраду пришлось лезть и нам, вследствие чего и не удался наш план удрать тотчас после того, что мы распишемся.
Впрочем, я не скучал за той бомбочадой, при которой мы присутствовали, ибо и зрелище набитого битком зала, с частью публики на хорах, над колоннадой, было довольно интересно, да и слушать глупости, над которыми можно тут же посмеяться (мы сидели во втором ряду, и моим вторым соседом был Воинов — тоже «не промах на язык»), — иногда довольно нелепое удовольствие. Сначала мямлил (начала мы не застали) какой-то отчет, прославляя «плакающие музеи» Н.П.Черепнин (ох, слюнтяй, ох, слизень! Зачем-то приплел с целой цитатой и мое письмо о смольнянках). Потом пробормотал более бодро свой отчет Руденко, затем наговорил приятных слов об истории образования и о встретившихся в годы революции трудностях Сычев, упомянув о выставленных «рукоположениях» Климента и Волхова, но зато не промолвившись и словом о главном вдохновителе и устроителе Могилянском, и, тузя по воздуху кулаком (социалистическая традиция), покаялся в нашем нищенстве (это мода). Кристи очень долго «что-то путал об отсутствии наличности» и «наличии отсутствия», о том, что музеи не свалились с неба и не служат небесам. Ятманов (заявив, как полагается в начале речи, что он будет краток), наконец, истошным голосом сказал нечто более связное, дельное, как подобает «кадетнечайшему министру». С.Ф.Ольденбург — о крупнейшей краеведческой организации, о мировом масштабе и т. д.