Тем не менее Сомов уехал во Францию не только поэтому. Ранее уже упоминалось, что там жил М. Г. Лукьянов, многолетний любовник Сомова, который в 1918 году уехал из России со своей новой пассией, офицером М. В. Кралиным[28]. От него долго не было вестей, но вскоре после возобновления переписки Лукьянов дал понять, что хотел бы видеть художника. Он настойчиво приглашал Сомова в Берлин,
где жил в это время, хотя бы ненадолго. «Мне так бы хотелось устроить тебя, чтобы ты мог отдыхать и предаваться своим любимым занятиям и удовольствиям, — писал Лукьянов в Петроград 30 августа 1922 года. — Если ты сюда приедешь, то у меня денег хватит вполне на год для двоих, чтобы ты мог отдыхать. Это меня не стеснит нисколько, а за это время могут прийти всякие комбинации и случаи, так что мое положение сможет продлиться и дольше»[29].
Сомов не хотел или не видел возможности ехать в Европу немедленно. Он воссоединился с бывшим любовником лишь летом 1924 года, когда приезжал в Париж, — туда незадолго до того перебрались и Лукьянов с Кралиным. Во Франции, втайне от последнего, интимная связь возобновилась.
Для понимания записок Сомова важна женская идентификация Мефодия Лукьянова и Михаила Кралина, которые называли себя соответственно Мифеттой и Машей. Вот пример: «…в 3 часа в Grandvilliers дома. Был поражен, что все комнаты уставлены новой мебелью, коврами, циновками, моя превратилась тоже совсем — письм[енный] стол, комод и т. д. Меня долго морочили: будто разбогатели от содержателей. Обе»[30].
Проявления женской самоидентичности гомосексуалов встречаются не только в сомовском повествовании, но и в переписке Лукьянова. «Сегодня скверная погода, сумрачно, моросит, — писал он А. А. Михайловой. — У меня, наверное, от погоды, настроение убийственное — свет не мил, и ничего не хочется. Это у меня бывает периодами (“месячные”, как у всех порядочных джинчин[31])»[32]. В другом послании Лукьянов делился с Михайловой: «Ты представь, сегодня я сделала четыре визита и два обманула еще, в таком же роде и все последующие дни. К тому же все почти бабы, бабы и бабы, и скоро случится, что я их духа не буду переносить, хотя и сама того же теста. Какое-то сплошное бабье засилье, хоть бы ребеночка какого завести, только мужского пола»[33].
Женская самоидентификация была свойственна и некоторым другим гомосексуалам из круга Сомова, поэтому читателя дневников не должно удивлять, что художник употребляет женские имена, в том числе в эротических описаниях.
В середине сентября 1924 года Сомов снова поехал в США, чтобы окончательно вернуться во Францию следующим летом. В дневнике не поднимается вопрос о возвращении в СССР, однако, судя по одному из писем Лукьянова сестре художника, все уже было решено: «Он [Сомов — ПГ] в восторге от Парижа, пишет, что даже помирать теперь не хочется, [не] испробовав все сладости парижской жизни. Да, Анюта, кто раз вкусил здешнего яду, тому жизнь ни в жисть нигде»[34]. И: «Анкосик [прозвище Сомова — ПГ] пишет, что не представляет теперь иной жизни, как в Париже, — вот ведь околдовал его как Париж»[35].
Приезд самой А. А. Михайловой в Париж в 1925 году был возможен, однако она не захотела оставлять в Ленинграде мужа (с ним у Сомова были в целом корректные, но далекие от дружественных отношения). Художник объяснял в дневнике: «Писал Анюте в отв[ет] на ее письмо: ее план приехать в П[ариж] с С[ергеем] Дмитр[иевичем]. Я ей откровенно написал, что нахожу этот план неудачным»[36]. Возможно, Сомов надеялся уговорить сестру остаться с ним во Франции, тогда как присутствие С. Д. Михайлова его не устраивало.
Таким образом, к концу 1925 года жизнь Сомова в эмиграции вошла в русло, в котором протекли оставшиеся художнику 14 лет. Судя по всему, он сделал верный выбор. Вряд ли Сомов со своей разборчивостью в заказах и заказчиках смог бы успешно работать в СССР, особенно после конца НЭПа. Его интимное, камерное искусство было совершенно несозвучно происходившему там в 1920-е, а тем более в 1930-е годы.
Оставаться в США художнику, наверное, тоже не стоило — несмотря на сложившийся круг общения и определенные перспективы, эта страна оказалась для него чуждой. Между тем, Франция, хорошо знакомая Сомову по довоенным поездкам, к 1925 году сделалась главным центром русской эмиграции в Европе. Помимо Лукьянова там жили некоторые друзья Сомова по Петербургу: В. Ф. Нувель, А. Н. Бенуа, Г. Л и В. О. Гиршман и другие.
29
Отдел рукописей Государственного Русского музея (далее —
31
Искаж. от «женщина». Слово относится к периоду изучения русского языка другим любовником Сомова, англичанином Х. Уолполом. См. одно из писем Сомова к А. А. Михайловой: «…как говорил Гью, “глюпа джинчина”».