взрослыми,
и среди них
двое-трое ребят.
Я спросил, почему
же в этом детском
бассейне —
взрослые, они
ответили, что
теперь они
поставили
бассейн на
коммерческую
ногу и предоставляют
его всем желающим
освежиться,
а деньги берут
себе в покрытие
невыплаченной
им зарплаты!!!
Потом они признались,
что никакого
фотокружка,
никакого драмкружка
в сущности тут
и не было, что
работа существовала
только на бумаге,
а все эти снимки
— липовые. На
технической
станции изделия
ребят — стол,
стул и пр. тоже
липа, там вообще
нет ребят, а
какой-то взрослый
выделывает
какую-то деревянную
штуковину для
себя. Я решил
сообщить об
этом Тифлисской
администрации
— и пошел в газету
«Заря Востока»,
находящуюся
в новом помещении,—
явная пародия
на «Известия».
Там меня встретили,
как знакомого,
и сказали между
прочим, что в
Тифлисе — Пильняк.
Было уже 4 часа.
Я до этой минуты
не ел, не спал,
не нашел пристанища.
Все гостиницы
были заняты,
я истратил на
извозчиков
и носильщика
около 50 рублей,—
вещи мои были
сложены в вестибюле
гостиницы
«Палас» (кажется)
— и надежд на
номер почти
никаких не
было. От отчаяния
пошел я в гостиницу
«Ориант» («Orient»)
и спросил,
не тут ли остановился
Пильняк. «Тут,
в правительственных
комнатах». Я
пошел туда —
и в обширной
столовой увидел
стол, накрытый
яствами,— и за
столом сидит
сияющий улыбками
Пильняк. Потом
оказалось, что
тут же присутствуют:
Герцль
Базов, груз
еврей, написавший
пьесу о еврейском
колхозе; Заведующий
сектором Искусства
Наркомпроса
критик Дудучава,
драматург
Бухнихашвили,
тел 30-20, кинорежиссер
Лина Гогоберидзе,
Замнаркомпрос
Гегенава
и Евгения Влад.
Пастернак,
бывшая жена
Пастернака
и др. Во главе
угла сидел
тамада Тициан
Табидзе,
осоловелый
тучный человек,
созданный
природой для
тамаданства.
Он сейчас же
произнес тост
за М. Б. и за меня
(причем, помянул
даже мою сгатью
о Шевченко,
даже мою книгу
«От Чехова до
наших дней»),
и сейчас же
Женичка побежала
куда-то и устроила
нас в своем
номере «Ореанта»,
а сама получила
другой. <…>
Когда мы вошли,
разговор шел
о Горьком —
враждебный
разговор. Пильняк,
задетый статьей
Горького, был
очень утешен
враждебностью
некоторых
тупоголовых
литераторов
к Ал. М. — Что
сильнее Горького?
задал он загадку.
— Смерть,— ответил
какой-то старик.
— Верно, верно!
Слышите, Чуковский.
Стиль речей
тамады был
очень высокий:
«Красота обязывает»,
«Красота спасет
мир». «Святое
семейство—
Борис
Пастернак,
Борис
Пильняк и Борис
Бугаев», три
человека, посетивших
Грузию. Потом
я понял сущность
грузинского
пира: число
тостов равняется
числу человек,
сидящих за
столом, помноженному
на число стаканов.
Табидзе пил
непрерывно
— и тосты длились
часа 3½. Потом
появилась
машина Наркома
Бедии, и
мы поехали
вшестером: я,
Пильняк, Табидзе
и еще какой-то
юноша, Лина
Гогоберидзе,
Лида Гасвияни
— в Мцхет, посмотреть
ЗАГЕС и старинный
собор. Табидзе
декламировал
стихи Блока,
которые казались
еще прекраснее
от его грузинского
акцента. Табидзе,
бывший символист
русско-французского
толка, осколок
великой поэтической
эпохи символизма,—
и его пьяные
стихотворные
вопли были в
духе 1908—1910 гг. Лицом
он похож на
Оскара Уайльда,
оплывшего от
абсента. Он уже
лет десять
«собирает
материалы»
для романа о
Шамиле.
<…>
На след. день
я был в Музее
— где отражено
хевсурское
и сванское
житье Видел
орудия хевсурской
медицины, страшные
пинцеты и ланцеты,—
лыжи, кровати
— роскошную
для мужчины
и жалкую для
женщины, в виде
корзины, кот.
выносят за
ручки, когда
женщина рожает,
и на машине
того же наркома,
управляемой
шофером Жорой,
побывал в знаменитых
Коджорах,
где видел идеальный
детский комбинат,
созданный Груз.
Наркомпросом
для беспризорных
детей. Коджоры
высоко над
Тифлисом —
природа там
прохладная
— вроде подмосковной.
Там спасаются
от жары дачники
— и если бы не
недостаток
воды, это было
бы идеальное
место. Там раскинуты
на большом
пространстве
дома детского
комбината. <…>
Их директор
Дмитрий Дудучава
— молчаливый
человек, по-видимому
очень преданный
делу, давал нам
объяснения:
у них 50 га земли,
60 коров, 100 свиней.
Все учителя
живут тут же.
В Коджорский
комбинат входит
также и педтехникум.
Все было очень
интересно, но
чуть я вошел
во вкус — появился
стол, уставленный
яствами, и начались
бесконечные
тосты. Я не увидел
и сотой доли
того, что хотел.
<…>
Вечером 2-го во
Дворце Искусств
на ул. Мачабели,
13 (б. Сергиевская),
Пильняк устроил
беседу с местными
писателями.
Собралось
человек 300. Зал
не вмещал всех
собравшихся.
Стояли в проходах,
в прилегающих
комнатах. Пильняку
задавались
вопросы, он
отвечал остроумно
и забиячливо.
«Не всем же
писать Клима
Самгина»! Его
спрашивали,
как он относится
к Дос Пассосу
(в связи со статьей
Горького, ругавшей
Дос Пассоса3,
как америк.
Пильняка), зачем
он написал
«Красное дерево»
и проч. Вдруг
он назвал мое
имя. Я в давке
и гаме, за дальностью
расстояния,
не расслышал,
в чем дело — он
пошел в публику,
вытащил меня
и поставил. Я
стал читать
свои сказки,—
и публика
приветствовала
меня с такой
горячностью,
с какой меня
не приветствовали
никогда нигде.