Эти мечтания только усилились, когда современный буржуазный режим сам устремился к этому небытию, развязав в начале века войну, которая стала свидетельством того, что западная (буржуазная) цивилизация смертна и может исчезнуть, как это произошло, например, с цивилизацией инков или крестоносцев.
Большая война
В ходе первой мировой войны европейское общество решительно порывает с XIX веком. Не что иное, как война, становится апогеем промышленного переворота, под знаком которого двигалась жизнь в минувшем столетии. На военных заводах разрабатываются самые передовые технологии, которые сразу же становятся на службу смерти. Создания человеческого гения (пулеметы, самолеты, танки, подводные лодки, нервно-паралитический газ и т. п.), нашедшие широкое применения в этой войне, изменяют общественное сознание. В этом смысле война обусловливает настоящую психологическую революцию, главной силой которой стало острое сознание смерти. Смерть теряет в мыслях европейского человека всякую исключительность, она заполняет собой сознание, рассредоточиваясь в нем цепочкой многих незатухающих очагов. Это нашествие смерти влечет за собой нарушение более или менее устойчивых представлений о границах существования и несуществования. Лишаясь романтического флера, которым окутывало тему смерти декадентское искусство рубежа веков, смерть, однако, не сразу находит себе место в литературе французских фронтовиков, в рамках которой начинает свой писательский путь Дриё ла Рошель. Она остается как бы на заднем плане, оказываясь не столько тематическим источником, сколько неким психологическим "зиянием".23 Все выглядит так, словно французские писатели-фронтовики страдают своего рода афазией в отношении смерти, не находя слов ни для чего, кроме воспевания воинского братства и мужественной силы, единственных, наверное, ценностей, которым удалось выжить на полях сражений Большой войны.
"Огонь" (1916) Анри Барбюса - самый известный французский роман о Большой войне, написанный очевидцем кровавой бойни словно бы в укор обществу, которое не только допустило, но и некоторым образом способствовало повальному безумию. Характерной в этом плане является выписанная с редким сарказмом и горечью сцена, показывающая посещение передовой расфранченными столичными журналистами, которые разглядывают покрытых окопной грязью солдат словно каких-то экзотических животных. Между солдатами, которые гниют в окопах, и теми, кто "окопался" в тылу или послал их на смерть, простирается бездна "великого гнева". Роман Ролана Доржелеса "Деревянные кресты" (1919) также показывает фронтовую жизнь без всяких прикрас, используя для более достоверной характеристики персонажей местные говоры, арготизмы, крепкие солдатские словечки, которые как ничто другое отличают их от "гражданских" и их пустых речей, представляющих войну согласно устаревшей героической литературной мифологии XIX века. В конце романа автор приносит извинения за возможное искажение военного опыта, за измену, которую он, быть может, совершил в отношении своих погибших товарищей, взявшись рассказать то, что
25 Green М. J. Visions de mort, de dissolution, d'asphyxie // De la literature fran^aise / Sous la direction de Denis Hollier. Paris: Bordas, 1993. P. 795-801.
противится всякому описанию. Сходная ситуация возникает и в повести Жана Полана "Прилежный воин" (1917), где рассказывается о военном опыте, в котором, вопреки диктату пацифизма, главенствует серьезное, ответственное, прилежное отношение к войне. Объясняя впоследствии свой замысел, писатель говорил: "Нельзя сказать, что я был за войну, но если мы собираемся воевать, к этому надо готовиться, надо иметь известный вкус к войне!".26 Прилежный воин Жана Полана старается честно делать свое дело наперекор безмозглости генералов, выряжающих солдат-зуавов в такую форму, что их видно за десятки километров, наперекор пацифистским настроениям товарищей по оружию, наперекор, наконец, самому себе, ибо, несмотря на все свои старания, он так и остается прилежным учеником воина, тогда как война требует искусства побеждать. Мало того, война предъявляет особые требования к литературе: вернувшиеся с фронта солдаты не рассказывают, а молчат о войне. Позднее, размышляя о том феномене военной и послевоенной жизни, который он назвал молчание отпускника, Жан Полан писал: "Всякий знает, что солдаты 1914 г., приезжавшие домой в отпуск, упорно молчали. К большой выгоде пацифистской пропаганды, которая приводила такие причины этого молчания: с одной стороны, ужасы войны, которые якобы собственно и невыразимы; с другой стороны - дурной настрой семьи солдата, которая якобы все равно отказалась бы его понять. Коротко говоря, причинами молчания считались те самые два мотива, которые и побуждают всякого нормального человека говорить (а то и болтать): странность того, что он собирается сказать, и трудность того, чтобы ему поверила мать или жена. Честнее было бы увидеть в этом просто-напросто великую тайну и парадокс войны".27 Неизрекаемость военного опыта, немое сознание смерти обусловливают, с одной стороны, неистовость в отрицании того общества, которое развязало войну, с другой - неудержимое воспевание ценностей самой войны, которые представляются куда более достоверными