Впрочем, я отнюдь не жалуюсь на то, что оказался перед скорым, произвольным, пристрастным судом - судом, имеющим все черты, свойственные фашистской или коммунистической судебной системе. Я лишь отмечаю, что создания вашей так называемой революции, дабы они могли иметь хоть какое-то оправдание в моих глазах, должны были бы находиться на уровне ее судебного церемониала. Однако сейчас революция, которой кичится Сопротивление, стоит не больше революции, которой кичилось Виши. И Сопротивление остается неопределенным и необоснованным движением, болтающимся между реакцией, старым режимом парламентской демократии и коммунизмом, движением, причастным к ним ко всем, но не черпающим подлинной силы ни от одного из них.
Я буду здесь осужден, как и многие другие до меня, движением недолговечным и эфемерным, в принадлежности к которому без нерешительности и страха завтра не решится признаться никто.
Я не признаю себя виновным; я считаю, что действовал, как только мог и должен был действовать интеллектуал и человек, француз и европеец.
И сейчас я отчитываюсь не перед вами, а, в соответствии со своим положением, перед Фракцией, перед Европой, перед человечеством.
РЕЧЬ
При изложении своих идей я буду следовать порядку событий.
1) До войны
Я всегда был одновременно националистом и интернационалистом.
Но интернационалистом не по образцу пацифистов и гуманистов, не всемирным, а в рамках Европы. С первых моих стихов, которые я писал в 1915 и 1916 гг. в окопах и госпиталях, я проявлял себя французским и европейским патриотом.
Я всегда отвергал интеллектуальную ненависть к любому народу. Первые мои стихотворения назывались "Жалоба европейского солдата" и "К вам, немцы" ("Я не питаю ненависти к вам, но против вас с оружием встаю").
После войны я не переменился, я трудился ради Франции, ради ее благополучия, ее величия и в то же время возлагал надежды на Лигу Наций.
Поначалу я верил, что капитализм сможет сам реформироваться, но впоследствии отказался от этой наивной веры и с 1928 или 1929 г. считал себя социалистом.
Мои книги "Масштаб Франции", "Женева или Москва", "Европа против отечеств" являются свидетельством этого двойственного чувства, которое сочеталось с вполне, слава Богу, пробудившимся критическим духом.
Я достаточно хорошо изучил все партии во Франции и в результате стал презирать их. Мне не нравились ни старые правые, ни старые левые. Я подумывал, не стать ли мне коммунистом, но то было лишь проявление безнадежности.
В 1934 г. пришел конец моим сомнениям и колебаниям. В феврале этого года я окончательно порвал с демократией и капитализмом старого образца. Но то, что коммунисты ввязались в Народный фронт вместе с радикалами и социалистами, отдалило меня от них. Я хотел бы объединить участников демонстраций 6 и 9 февраля, фашистов и коммунистов.
В 1936 г. я поверил, что нашел подобное слияние у Дорио. Наконец-то сошлись вместе правые и левые. Но я был разочарован французским псевдофашизмом точно так же, как другие были разочарованы Народным фронтом. Двойное фиаско, всю выгоду из которого извлек умирающий, но еще изворотливый старый режим.
С помощью Дорио и моих товарищей я хотел построить сильную Францию, которая освободится от парламента и конгрегации и будет достаточно мощной, чтобы навязать Англии союз, где будут царить равенство и справедливость. Франция и Англия должны были повернуться к Германии и начать с нею переговоры, основанные на понимании и твердости, и мы должны были дать ей колонии либо направить ее на Россию. И мы имели бы возможность в соответствующий момент вмешаться в конфликт.
Дорио потерпел неудачу, как вульгарный Ла Рокк, мы оказались в дурацком положении. После Мюнхена, который я воспринял без радости, с презрением, я ушел от Дорио, замкнулся в своей библиотеке в ожидании катастрофы.
Я совершенно ясно видел ситуацию в 1939 и 1940 гг., понимал, что во Франции невозможна революция, совершенная французами. Революция могла прийти только извне. Я вновь поверил в нее, но надеждой в 1940 г. исполнился вопреки всякой очевидности.
2) После войны
Я не разделяю мнения многих людей относительно поражения Франции; с моей точки зрения, то был лишь показатель общей ситуации. Доминирующая позиция в Европе была утрачена Францией после расширения Британской империи, объединения немцев и ускоренного развития России и Соединенных Штатов. В новой иерархии великих держав мы оттеснялись во второй ряд.