Я спросил В. В.[117], когда сидели у Оскоцкого, издавали ли его в ФРГ. “Акак же, — сказал он, — однажды в Западном Берлине я долго ходил вокруг банка Шпрингера (кажется, так было сказано) и думал, зайти или не зайти за своими деньгами. Так и не зашел, так там и лежат”. — “Наверное, вы не один там ходили, — сказал я. — Вдвоем, должно быть”. “Скорее всего так”, — усмехнулся В.В.
В связи с этим была рассказана А.Н. такая история: после окончания съемок “Ватерлоо” С. Бондарчук (режиссер и исполнитель одной из ролей) должен был получить полагающиеся ему деньги. Ему об этом сказали (он еще находился во Франции), но он тянул, не шел в банк. Наконец его пригласили в наше посольство и напомнили, что нужно получить деньги. Так, дескать, полагается. “Я не знаю такого закона, где это написано”, — якобы сказал Бондарчук. И уехал домой, оставив деньги в банке. В Москве его пригласили в Министерство культуры, напомнили ему о его гражданском долге и прочем. Он заявил, что деньги за границей ему нужны, что<бы> не выглядеть нищим среди своих зарубежных коллег. И он не намерен изменять свое решение. После этого он выложил на стол журнал “Лайф” и развернул его на крупной фотографии сына Гришина[118], снятого в Кении после удачной охоты на тигра. Под фотографией указывалось, сколько стоила лицензия на отстрел тигра. “Яне хочу, — сказал Бондарчук, — чтобы заработанные мною деньги шли на это. Оставьте это себе, — добавил он. — У меня есть еще экземпляр”. И ушел. И больше его никуда не вызывали. И о случившемся не напоминали.
Что это — легенда? Правда?
Вчера послал Янке Брылю свою книжку о Быкове. Дней десять назад я получил от него книжку 81 года “Рассвет, увиденный издалека”. Он обещал прислать и прислал. Думаю, что прочитаю и потом напишу ему. И Брыль, и его друг Калесник произвели на меня сложное впечатление. Не Адамович нашел их, а они Адамовича для работы над книгой о Хатыни (так объяснил мне Быков). Кажется, я завел разговор о Польше и очень быстро почувствовал, что отношение Брыля и особенно Калесника к тамошним событиям и вообще к польскому вопросу и полякам очень сложное и скорее неодобрительное. По мнению Калесника, то, что происходит в Польше с августа прошлого года, — результат многолетней подпольной контрреволюционной работы. О вине каких-либо руководителей, внедренного порядка жизни и т.п. он вообще не говорил. Неодобрение простиралось не только на Валенсу (он много раз видел и слышал его по телевидению: в Бресте польские передачи общедоступны): “простак”, которого используют стоящие за его спиною люди; малоквалифицированный рабочий и т. д. Брыль был уклончивее и, кажется, мягче. Позднее В.В. скажет, что Калесник прекрасно разбирается в литературе (он учился в польской гимназии — до “воссоединения”, теперь преподает в Брестском пединституте (?), был подпольщиком, потом — в партизанах), но в общественных вопросах — консервативен. <...>
Отношение к Сикорскому у Брыля и Калесника разное. У первого — уважительное, даже почтительное, у второго — жесткое: “Это тот же Пилсудский”.
Тут есть над чем подумать. Но одна встреча и застольный разговор мало что могут объяснить. <...>
Мне предлагают ехать в сентябре в Петрозаводск и Мурманск в составе группы под началом С.Залыгина (приглашены: Белов, Распутин, Лихоносов, Троепольский, Крупин, Астафьев, еще кто-то этого уровня и я) для обсуждения прозы “Севера” и мурманских сочинений. Беда не только в том, что нужно прочесть много сочинений, но и в обилии всяческих встреч и вечеров, которые запланированы. Поехать — потерять месяц. Это невозможно.
21.7.81.
<...> Было письмо от Л.Аннинского: неужели ты, спрашивает, прочитав мою статью о “Карателях”, смолчишь? Неужели не задело?
Это Оскоцкий сказал ему, что я прочитал.
А я-то журнал привез, да отложил — и не прочел (журнал мне подарил Адамович). И вот тотчас сел и прочитал и сегодня послал письмо в три страницы машинописи.
Опять на магазинах и конторах белеют объявления: “Все в колхозе” — или: “Все на сельхозработах”. Уполномоченный по делам церкви выезжает на заготовку сена через день. Повезло городской библиотеке имени Пушкина: ее отправили пропалывать картофель.
В Антроповском и Парфеньевском районах не хватает доярок. Около двухсот коров оставались недоенными. Придумали: из Куниковской женской колонии (под Костромой) направляют туда заключенных. Те требуют подъемных, пропивают их, потом сколько-то работают, снова пьют, и тогда их сменяют и шлют новых. Когда<-то> Игорь Громов, нынешний начальник областного отдела юстиции, рассказывал мне, какое это жуткое место — Куниковская колония и какие там царят нравы. Если рассказанное (рассказывал человек из бывших предриков, ныне — уполномоченный по церкви <...>) — правда, то — горестная.
При облисполкоме есть буфет, где дают колбасу и т.п. Сокращенно это именуют: УДП. Расшифровывается так: усиленный дополнительный паек, или Умрешь Днем Позже.
Пишу предисловие к сборнику Быкова, который готовит Барнаульское издательство. Предстоит ответить издательству “Советская Россия”: буду ли писать книжку о К.Воробьеве. В августе, видимо, будет принято решение такую книжку издать и встанет впрямую вопрос об авторе. Несмотря ни на что нужно будет согласиться.
С удивлением обнаружил свое имя в интервью Михаила Алексеева (“Наш современник”, № 7). Он называет там тех, кого признает критиками: М.Лобанова, Л. Аннинского, Палиевского, Кожинова, Золотусского и меня. Ряд любопытный. Но любопытнее всего, что я не только ничего не писал об Алексееве, но и не упоминал его никогда. То же самое могут сказать многие из им упомянутых. Да и отношу я себя к другому “крылу” литературы. Вот и пойми, в чем тут дело и “тайна”.
22.7.81.
Видел на съезде В.Распутина. <...>
Стояли разговаривали втроем или вчетвером. Я спросил Распутина: “Ну как там у вас (имея в виду президиум), кондиционеры, должно, посильнее?” Он улыбнулся: “Да что кондиционеры. У нас там буфет посильнее. Я достал кошелек, чтобы расплатиться, бумажки мусолю, а официант смотрит на меня странно, как на какого-то чудака. Оказывается, тут все бесплатно, а я-то, провинциал, а он на меня как на дурака смотрит...”
Бакланов за столом в “России”: “Хотите расскажу, как кормят президиум?” Все охотно прислушались. “Значит, так: выходишь в первую комнату, там посреди стол, а на столе — огромная чашка с черной икрой и вокруг ложки. Каждый подходит и ест ложкой сколько хочет...”
Все рассмеялись, и про вторую комнату он сочинять не стал.
Хорошо встретились на съезде с Б.[А.] Можаевым. На второй день он принимал поздравления: в “ЛГ” прошла его статья на полосу о сельскохозяйственных несчастьях. В первый же день он взял меня за пуговицу и стал толковать о моей книжке. Хвалил за то, за это, а потом стал упрекать, что я никак не заметил той особенности минувшей войны, что впервые в русской истории на стороне врага воевало очень много наших соотечественников. На другой день Б.А. говорил, чтобы я не придавал большого значения этим его упрекам, что книга хорошая и т.д. А я, разумеется, и не придавал.
Читал на съезде листок машинописи — не помню, кто принес, — где две цитаты: одна из очерка С.Борзунова о М.Алексееве (дескать, все знают Ясную Поляну, Спасское-Лутовиново, станицу Вешенскую, а теперь все знают село Монастырское, где родился замечательный наш писатель Михаил Алексеев), другая — из статьи М.Шагинян, опубликованной в прошлом году “Коммунистом Грузии” и перепечатанной в “Вечернем Тбилиси” (там написано о прекрасном городе Гори, где родился великий сын грузинского народа Иосиф Виссарионович Сталин, и далее в торжественных тонах перечисляются его великие заслуги перед советскими народами). Петр Алексеевич Николаев переписал эти старческие бредни, но сказал, что своей Иринке (так, кажется; это его жена) он этого не покажет, потому что она заплачет (у нее репрессированы были родители, сама она, как и П.А., воевала, была ранена)...
118
Гришин В. В. (1914 — 1992) — первый секретарь Московского горкома КПСС и член Политбюро ЦК КПСС в 1967 — 1985 годах.