С похоронами Можаева, как рассказывал Вл. Гусев, все было не очень благополучно. Похороны нынче стоят от 5 до 7 миллионов рублей. В конце своей жизни, с момента перестройки, Можаев много лавировал. Русак по духу и крови, он, конечно, хотел, чтобы его принимали в демократических салонах. Все это было заметно и замечено как той, так и другой стороной. И запомнилось. Вот почему позже и "патриоты", и "демократы" эти расходы не захотели нести. Но все так или иначе образовалось. Народу собралось много, почти столько же, как и на похороны Ю. Левитанского, но публика, в основном другая, пожалуй, из прежних был только Поженян. Сенсацией стало появление Солженицына. Я обратил внимание на его большие крупные ступни в тяжелых ботинках. Ноги были какие-то дьявольские. И вообще, вид классика был расчетливо сбалансирован. Его речь была прекрасной, оппозиционной, он говорил о Чечне, о России, о самом Можаеве. Она, конечно, будет напечатана, и поэтому я ее не фиксировал. С прибытием Солженицына писатели расчетливо расположились так, чтобы в телевизионном кадре отсветиться вместе с ним. Очень выразителен был В. Бондаренко, который забыл о своей ругани автора "Гулага", картинно и скорбно служил ему фоном. Вел все, естественно, Феликс Феодосьевич. Многие были в черных пиджаках. Речи, как обычно, "я и покойный…?". От важности момента Солоухин в первую половину своей речи забыл "окать". Напомнил о себе Юрий Любимов, что-то воркуя о цензуре, гнете и репрессиях. А в уголочке на стуле сидел почти никем не замеченный Виктор Сергеевич Розов. Хорошо говорил Гусев: о мужестве быть в литературе мужчиной.
Еще до начала церемонии В.Н. Ганичев, который позже тоже выступал и рассказывал, как он покойного печатал в "Роман-
газете" и в "Молодой гвардии", предупредил меня, что писателей принимает директор ФСК Михаил Иванович Барсуков и, если я хочу, могу поехать.
8 марта, четверг. Сон меня сморил, и историю продолжаю вечером на следующий день. День прошел в обычной институтской суматохе, но вечером раздался звонок от Тани Набатниковой. Это продолжение вчерашней истории. Оказывается, в Союз писателей звонил один из помощников Барсукова и передал просьбу директора не особенно его цитировать, он, оказывается, вчера слишком разоткровенничался и наговорил лишнего.
Барсуков действительно кое-что сказал, с точки зрения политика, лишневатого. В частности, у него было несколько инвектив, которые могли быть сочтены за антисемитские. Но, в принципе, он говорил вещи широко известные, о том, что развал СССР планировался американским еврейским капиталом, и именно об этом предупреждал Крючков, о том, что вице-президент Гор, самый большой ненавистник России, еврей, а Клинтон полукровка, о том, что идет грабеж средств, которые посылаются в Чечню и т. д. Многое из того, о чем говорил Барсуков, было известно, но в его устах эти мифы приобрели характер реальности. Самое ужасное, когда слухи подтверждаются. Гусинский ввел в Россию Еврейский конгресс. Кстати, сегодня один из телезрителей в передаче цитировал по какой-то еврейской газете Лужкова, который вроде бы на этом же конгрессе сказал, что из 141 нации, населяющей планету, евреи самые умные.
Внутренняя цель, из-за которой писатели решили встретиться с Барсуковым, это все та же собственность. За большим столом для заседаний в кабинете министра с хрустальными лампами, русскими пейзажами на стенах и портретом Ельцина над рабочим столом директора нас собралось человек двадцать. Неизбежные Ганичев и Кузнецов, Василий Иванович Белов — он сидел напротив меня, Гусев, Сорокин, Лыкошин, Числов и многочисленный писательский люд. Этим и отличается "патриотический" союз — шубным уровнем. Поэтому разговора не получилось. В.Н. Ганичеву, по комсомольской привычке, надо было отсветиться самому Кузнецов повитийствовал, имея под прицелом переделкинские дачи. Я попытался поставить вопрос остро, по крайней мере сформулировал вопрос о качестве двух альтернативных союзов. Другой мой тезис: отдайте писателям их собственность, которой сейчас завладели посторонние писателям люди, и писатели, может быть, прокормятся и сами, но здесь меня перебили, и в своей вялой манере Ганичев стал играть роль начальника. В общем, если говорить грубо, то Барсуков выполнил свою задачу: доказал писателям, что он очень неглупый, знающий, патриотически настроенный человек, а вот писатели своей задачи не выполнили.