Кормили в Думе хорошо. Были водка, вино, шампанское, ветчина, сервелат, прекрасные сандвичи с селедкой — специалитет комитета по культуре, фрукты. Хорошо поел за счет налогоплательщиков.
28 ноября, четверг. Не писал дневник больше недели. Как всегда, с трудом доработал неделю, а в субботу уехал в Обнинск. Простудился или в бане, или утром на террасе, когда начал писать доклад. Как всегда, я беру на себя груз лишний, не умея отстоять себя, и вхожу в чужие обстоятельства. Так и тут: позвонили из Министерства просвещения, вернее, из того "отделения" нашего министерства, которое было раньше "министерством просвящения", и попросили принять участие в конференции "Русская школа". Памятуя, что я общественный, в кавычках, деятель, я согласился. Дел в институте было столько, что своевременно подготовиться я не сумел, заболела Екатерина Яковлевна, наша институтская стенографистка, и я к субботе, когда наступило время одуматься и оглядеться по сторонам, оказался один на один с этим самым докладом. Правда, Лев Иванович и Александр Иванович Горшков снабдили меня некоторыми материалами. Пришлось работать всю субботу на даче, а утром вместе с компьютером я перебрался на террасу и просидел там часа два. Вот здесь и простудился. Ну, еще грешу и на вечернюю баню, которая была очень хороша.
В понедельник, несмотря на нездоровье, сделал этот доклад, и вернувшись домой, принялся читать "Ночного сторожа" Валеры Осинского. Роман по общей идее оказался не таким уж плохим, даже интересным: грустная любовная история на фоне выдавливания русских из Молдавии. Валера очень хитро все мотивировал и даже сумасшествие главного героя подкрепил некоей генетической подпорченностью — его отец и мать двоюродные брат и сестра. Хорошо придумана специальность героя — он ездит по стране вместе с вагоном-рефрижератором. Картины быта и картины распада страны. Все это сдобрено так увлекающими меня "социалистическими хитростями" — бесконечными приемами воровства. Но, как почти всегда у Осинского, все это написано весьма плохо, нет культуры и образованности, слово корявое, мутное. Во вторник наметил лишь абрисы разбора, в следующий вторник возьмусь за главное, за стиль.
Вечером среды и утром четверга читал "записки стенографистки" — книжку, которую написала Екатерина Яковлевна. Все это оказалось значительно лучше, нежели я мог себе представить. Интересна сцена возле синагоги и информация, что весь район Бронных был заселен евреями. Сколько, оказывается, страстей бушевало вокруг Литинститута! Мне сейчас, когда я работаю здесь, кажется, я столько отдаю своих жизненных сил, очевидно, последние минуты незамутненного старостью сознания распыляю среди этих дворов, аудиторий и коридоров, что каждый камень еще сто лет будет кричать обо мне. Не будет, забудут на второй день. Столько глупцов, негодяев, честолюбцев и тупиц вкладывали свои усилия в это заколдованное место! Собственно, об этом и мемуары Екатерины Яковлевны. Сколько мошек летело на этот свет! Впрочем, с грустью я понимал тщетность любых человеческих усилий. Все поглотит жерло забвения. Тем не менее радуюсь этой маленькой книжечке. Всю жизнь проведя возле пищущих людей, перепечатав столько книг и пьес самых великих советских писателей, понимая невероятность человеческого дара отражать реальность и придумывать новую, не надеясь ни на что, человек вдруг взял и сумел написать свою собственную книгу. Как поднимется авторитет в собственной семье! Как возвысится самооценка! Но и мне приятно быть неким богом-созидателем и Гарун-аль-Рашидом.
Вечером в четверг состоялся ученый совет. Выступала Н.И. Дикушина со своими изысканиями по письмам Фадеева. Утвердили добавления в устав, и добавили новых членов ученого совета: Оля, Сережа, Коля. Делал я это отчасти из-за голосов, приближаются новые выборы и нужен "свой" электорат. И тем не менее стремлюсь, чтобы судьба вновь повернулась и сама, помимо моих боязливых желаний и наперекор им, освободила меня от этой непомерной тяжести, хочу на волю. Как и годы, проведенные на радио, кажутся мне проведенными в одной комнате, так и почти пять лет в институте — это годы, проведенные в моем кабинете. Перед глазами все один и тот же "пейзаж": облупленная стена, окно с решеткой, знамя с неизменными буквами и Лениным, стол, заваленный бумагами. Сил писать, управлять, терпеть больше нет. Написал ли я, что назначил на следующий четверг конференцию? По идее, по требованию Минвуза мы будем утверждать поправки к уставу, но на самом деле все должно решиться: останусь ли я на второй срок.