23 ноября
Ни с того ни с сего, когда раздумывал над труднейшей литературоведческой проблемой — пошла кровь носом. Испачкал белую клавиатуру своего ноутбука.
В католических церквях мне нравятся закутки с бархатными шторками, куда можно залезть и исповедоваться.
24 ноября
Выхожу из кабинки в туалете английского семинара, застегиваю ширинку. У писсуара стоит знакомый, который тоже ходит к Бронфен, кинокритик, мордастый, в кепке, ссыт. Улыбается мне, говорит hoi.
Ich bin so klein geworden.
Вечером ходил к Торра-Маттенклотам. Маленький Рафаэль развлекал меня рассказами о своем детском саде. Ели гуляш. Каролина хорошо готовит. Потом Рафаэля со скандалом увели чистить зубы и спать. Пили шерри. На десерт ели что-то испанское из свиного жира, миндальных орехов и меда. Разговаривали об ученых-маразматиках, правых и левых, и о том, что лучше: получить стипендию Аденауэра (стипендиатов заставляют расклеивать плакаты CDU) или стипендию Бёлля (стипендиатов заставляют делать бомбы для террористов).
По пути к ним видел школьников, игравших в темноте и на холоде, минус 10, в футбол. На обратном пути, уже за полночь, обошел кругом виллу Везендонков.
Контрасты капитализма: напротив студенческого ночного клуба кого-то вырвало, неубранная с тротуара блевота уже неделю засыхает, воняет. А площадь перед Опернхаусом, видел сегодня, уборщицы моют водой с шампунем.
25 ноября
«Я люблю детей, в особенности самых маленьких, сказала луна, они такие милые. Иногда я тайком заглядываю в их комнаты, смотрю на них, притаившись между шторой и оконной рамой, когда они не думают обо мне. Мне нравится смотреть, как они одеваются и раздеваются. Сначала маленькие округлые плечики выскальзывают из детских платьиц, потом нежные ручки; я наблюдаю за тем, как они стягивают с себя чулочки, оголяя белые ножки, а потом — маленькие белые ступни, которые хочется целовать, и я целую их».
(Г.-Х. Андерсен, Billedbog uden Bilieder, 1840)
26 ноября
Когда великий германист Бенно фон Визе состарился, он стал жить в доме престарелых. В доме престарелых ему было скучно. Писать он больше не мог. Тогда он стал собирать вокруг себя стариков и старух, которым декламировал свои труды: утром, после завтрака, днем, после обеда и вечером, после ужина.
Потом Бенно фон Визе умер.
Влюблялись ли вы когда-нибудь в паровоз?
27 ноября
АННА О.
Однажды ночью, в большом беспокойстве, Анна проснулась у постели больного отца, которого невыносимо лихорадило; она в напряжении ждала хирурга из Вены — тот должен был прооперировать больного. Мать Анны ненадолго вышла из комнаты, и Анна сидела в стороне, положив правую руку на спинку материного кресла. Она задремала и вдруг увидела, как по стене к постели отца сползает, готовясь к нападению, черная змея. Анна попыталась прогнать змею, но не смогла двинуться с места. Правая рука, лежавшая на спинке кресла, была скована; она посмотрела на эту руку и увидела, как ее пальцы превращаются в змеек с черепами вместо голов.
Когда черная змея исчезла, Анна в ужасе хотела помолиться, но язык не слушался ее; она не могла найти слов, чтобы говорить; наконец, она вспомнила какие-то английские стихи, и так смогла думать и говорить по-английски. Свисток локомотива, на котором приехал врач, разрушил ее видение.
ТО A LOCOMOTIVE IN WINTER
THEE for my recitative!
Thee in the driving storm, even as now — the snow — the winter-day declining
Thee in thy panoply, thy measured dual throbbing, and thy beat convulsive
Thy black cylindric body, golden brass, and silvery steel;
Thy ponderous side-bars, parallel and connecting rods, gyrating, shuttling at thy sides;
Thy metrical, now swelling pant and roar — now tapering in the distance,
Thy great protruding head–light, fix'd in front;
Thy long, pale, floating vapor–pennants, tinged with delicate purple;
The dense and murky clouds out–belching from thy smoke–stack;
Thy knitted frame — thy springs and valves — the tremulous twinkle of thy wheels;
Thy train of cars behind, obedient, merrily-following,
Through gale or calm, now swift, now slack, yet steadily careering:
Type of the modern! emblem of motion and power! pulse of the continent!
For once, come serve the Muse, and merge in verse, even as here I see thee, With storm, and buffeting gusts of wind, and falling snow;
By day, thy warning, ringing bell to sound its notes,
By night, thy silent signal lamps to swing.
Fierce-throated beauty!
Roll through my chant, with all thy lawless music! thy swinging lamps at night; Thy piercing, madly-whistled laughter! thy echoes, rumbling like an earthquake, rousing all!
Law of thyself complete, thine own track firmly holding;
(No sweetness debonair of tearful harp or glib piano thine,)
Thy trills of shrieks by rocks and hills return'd,
Launch'd o'er the prairies wide - across the lakes,
To the free skies, unpent, and glad, and strong.
28 ноября
Весь вечер, просидел, думая о том, зачем в пятницу я еду в Москву. Не нашел никаких рациональных объяснений. Иррациональных, впрочем, тоже. Москве и без меня прекрасно; и мне прекрасно без Москвы. (Но в своем сердце я, конечно, как и положено, храню о ней самые лучшие воспоминания.)