Раньше я думал, что курсанты-пидорасы — это выдумка престарелых озабоченных гомосеков. Но сегодня я ехал в метро, и рядом со мной стояли курсанты в зеленых шинелях и меховых шапках — один высокий, второй небольшого роста, коренастый — и вели такой разговор:
— Ты чего, зачем ты его добиваешься?
— Я его не добиваюсь, это он меня добивается!
— Да блин, чего ты с ним встречаешься-то? А? Он же одевается как чмо. Блин, у него такие дурацкие красные кроссовки, он совсем тебе не подходит. Зачем он тебе?
У меня открылся рот и не закрывался целых две остановки.
Потом я закрыл рот и вышел.
Еще я видел в метро высокого широкоплечего красавца с вьющимися волосами, в серой вельветовой куртке, потертой на спине. Но задница у него — увы — была так себе. (Лица я вообще не видел, даже в отражении: такой он был высокий.)
Кропоткина очень интересно читать. У него есть книга про взаимопомощь в мире животных. Про то, что животные помогают друг другу, а люди нет, потому что в мире животных нет власти, церкви и денег, а в мире людей власть, церковь и деньги есть. Ну так вот к миру животных у Кропоткина относятся муравьи, воробьи, сурки и чукчи.
13 декабря
Мне очень хочется быть меланхоликом. Но я, кажется, холерик.
18 декабря
В пятницу умер Самсон Наумович, муж проф. Павловой.
Я был у них в прошлую субботу, мы с ним пили чай, говорили, как обычно, о каких-то книгах и о студентах. Потом мы с проф. Павловой обсуждали разные дела, я стал собираться домой. Проф. Павлова сказала мне: Саша, иди, попрощайся с Самсоном Наумовичем, ты, наверное, видишь его в последний раз.
Я пошел к нему в комнату — он сидел в кресле перед телевизором, накрыв ноги пледом, как обычно, смотрел новости, я сказал ему: до свиданья, он ответил: до свидания, Саша.
В пятницу проф. Павлова позвонила мне из больницы. Мы говорили о том, что передать в Швейцарии ее подруге; потом она сказала: Самсон Наумович умер. Я не знал, что ответить, запнулся (сейчас я пишу и вспоминаю, что читал где-то, что смерть — это место, о которое ломается язык) и почему-то спросил, когда похороны. — Я не знаю. Он только недавно умер. Вот он, рядом.
Поразила простота.
19 декабря
В самолете, который в этот раз был полностью забит пассажирами — не было ни одного свободного места (вылетели из Москвы на 50 минут позже, чем должны были, прилетели — точно по расписанию), летело много американцев: я сидел с американской супружеской парой, обоим было, наверное, слегка за 50, он читал From Karamzin to Bunin: An Anthology of Russian Short Stories, она — худая, в белой хлопковой блузке, расстегнутой на загорелой стареющей груди.
В нашем ряду, с другой стороны, сидела половина американской семьи: два брата: одному на вид лет 15, второй немного постарше, наверное, лет шестнадцати, их мать, американская крепкая баба, блондинка с румяным лицом, в джинсах и сером бархатном коротком пиджаке (я сегодня шел к Каролине и Элиасу, и влажная серая щебенка в парке на набережной недалеко от Бюрклиплац напомнила мне серый бархат). Вторая половина семьи — малыш с голубым плюшевым медведем в руках, старшая сестра и их отец — сидели за ними. Дети все были похожи на мать, но все по-разному. Самый красивый из них — шестнадцатилетний блондин, совершенно невероятной красоты — в белой тенниске, надетой на серую sweatshort, с голубыми глазами, красными мускулистыми запястьями, сидел у иллюминатора, подтянув джинсы, чтобы они не растягивались на коленях, читал все время толстую книгу, иногда переговаривался с братом, говорил шершавым низким голосом.
Американцы ведут себя в самолетах иначе, чем европейцы. Европейцы погружаются в сон, американцы, кажется, более живые. Мать американского семейства — после самолетного ужина — все время провела стоя, болтая с другими американцами и загораживая проход. (Странно: самолет был переполнен, а в туалет почти никто не ходил.)
Еще у нас был стюард с бритым черепом — и типичным французско-швейцарским лицом.
С нами летела совершенно седая старушка, очень старая, она сначала не могла найти свое место, кто-то помог ей и подвел к ее ряду (потом, когда в Цюрихе она вышла из самолета, к ней подвезли инвалидное кресло, и она уселась в него со счастливым лицом).